Любовь и смерть Катерины

Николл Эндрю

— Лучше не будем…

Этого было достаточно, чтобы поразить воображение детектива и внушить ему еще большее уважение к шефу. Вот так, ничего не сказав, лишь покатав во рту сигару и пару раз закатив глаза, старый лис, напуганный, что теряет вес в глазах начальства, придал себе важности хотя бы в глазах подчиненного.

— Об этом мы говорить не будем, но я начну с сеньора Вальдеса. Мне кажется, я знаю, где его можно найти.

* * *

Конечно, когда мама заставила его дать глупое обещание не спать с Катериной, сеньор Вальдес совершенно не собирался его выполнять. Спорить с матерью он не стал, но лишь потому, что хотел поскорее прекратить мучительную сцену. Каково услышать такие слова из уст матери! Наши матери

никогда не забывают, что видели сыновей голышом, кормили их грудью, мыли и подтирали попки. Они не желают соблюдать дистанцию. Они думают, что материнский статус дает им право говорить что угодно, но сеньор Вальдес, как все сыновья, несмотря не неоспоримый факт своего существования, не желал признавать, что его зачатие произошло обычным путем. Мысль о том, что его мать, пусть очень давно, занималась сексом с мужчиной и что это даже могло ей нравиться, приводила его в ужас. Нет, сеньора София Антония де ла Сантисима Тринидад и Торре Бланко Вальдес не имела ничего общего с сеньорой Марией Марром. Сеньора София Антония де ла Сантисима Тринидад и Торре Бланко Вальдес не могла стонать в постели, как Катерина пару часов назад. Сеньора София Антония де ла Сантисима Тринидад и Торре Бланко Вальдес не имела права чувствовать влечения к мужчинам. Он воздвиг для матери пьедестал, но в награду ожидал, что сам он будет стоять на соседнем пьедестале. Поэтому, когда мама презрительно прошипела: «Полагаю, ты трахаешь ее», — сеньор Вальдес опустил глаза и кивнул, только чтобы она поскорее заткнулась.

А затем она открыла дверь, и они вместе вышли в гостиную к Катерине.

Он заново представил матери Катерину, а потом Катерине — маму, именно в этой последовательности, чтобы соблюсти правила этикета, и дамы мило улыбнулись друг другу, будто несколько минут назад одна из них не стояла в дверях практически голой.

Сеньора Вальдес протянула Катерине руку, раздвинула губы в улыбке и подставила для поцелуя ледяную щеку, обронив: «Милочка, как чудесно!» — тоном, которым она говорила бы с прислугой, только опрокинувшей на пол горку с ее любимым фарфоровым сервизом.

За этим последовали чаепитие, неизменное звяканье ложечек о стенки чашек и мамина просьба, прозвучавшая как приказ капрала на плацу:

— Милочка, вы должны позволить мне походить с вами по магазинам.

Сеньор Вальдес понял, что после этого похода у Катерины не останется ни малейшего шанса на джинсы — ее склюют, растерзают, а потом она воскреснет в туфлях на изогнутых каблучках.

На прощание мама сказала:

— Как мило, что вы зашли. Было чудесно познакомиться с вами, деточка. Мне кажется, сегодня — самый счастливый день в моей жизни.

И захлопнула за ними дверь с твердостью coup de grace — последнего, смертельного удара шпагой.

Все это время сеньор Вальдес не собирался выполнять ее нелепое приказание.

На улице Катерина спросила:

— Ну что, выдержала я экзамен?

В награду он поцеловал ее, а затем они отправились в Картинную галерею и провели там полдня. Потом пили кофе, гуляли в тени деревьев около реки, ужинали, а после ужина он отвез ее в свою квартиру, где у Катерины уже появилась зубная щетка, занявшая место в стеклянном стаканчике рядом с его английской щеткой. Все это время сеньор Вальдес собирался при первой же возможности нарушить наказ матери.

Но ничего не вышло!

Душ сеньор Вальдес принял один, так что там ничего не случилось. Чистый, он залез под шелковистую, хрустящую простыню из египетского хлопка, и снова ничего не случилось. Катерина ходила по спальне, улыбаясь, оставляя за собой островки разбросанной одежды, а он не реагировал. Он лежал, прислушиваясь к шуму воды, а потом она появилась в комнате, завернутая в пушистое белое полотенце, блестя и сверкая росинками на коже, и опять — ничего! Она встала у кровати, отпустила руки и дала полотенцу упасть — ничего! Она откинула простыню —

ноль! Она встала одним коленом на кровать, наклонилась вперед, осыпав его волосами, легла рядом, обвила руками его шею, положила ногу ему на живот, поцеловала в плечо, провела кончиками пальцев по груди. Ничего.

Она продолжала целовать его. Она прижалась к нему и легонько подышала в ухо. Она хрипловато усмехнулась.

Он сказал:

— Что-то я устал.

— День закончился лучше, чем я могла предположить, — Катерина поцеловала его медленно, страстно, в шею под ухом.

Он не пошевелился.

— Ты, наверное, тоже устала.

Катерина приподняла голову и посмотрела на него.

— Да, — сказала она, — день был такой длинный! Я действительно устала. Очень.

— Тогда, может, отложим до завтра?

— Хорошо. — Она отвернулась, свернулась клубком на другой стороне кровати.

Сеньор Вальдес вздохнул. Он обнял Катерину сзади, провел рукой по шелковистой коже, но она сделала еле заметное нетерпеливое движение, сбрасывая его руку. Почти незаметное движение, но в нем он прочитал презрение.

— Я очень устала, — сказала она тихо.

Но он знал, что она просто утешает его, пытается оправдать его бессилие, и, конечно, он винил во всем свою мать. Старую каргу с обвислыми коленями, с искореженными, скрюченными пальцами, с ее холодной постелью, в которой уже сорок лет не было мужчины. Он во всем винил свою мать с ее гусиной кожей и опухшими щиколотками, мать, которая только после упоминания о внуках смогла пересилить снобизм и выйти к Катерине. Это она заколдовала его, наложила заклятье!

Катерина поворочалась и заснула. Он понял это по тому, как выровнялось ее дыхание, как она тихонько, смешно засвистела носом.

Сеньор Вальдес не мог спать. Ночная темень давила на глаза. Ему было ужасно стыдно. Однако вскоре стыд уступил место гневу.

Сеньор Вальдес поднялся с кровати так тихо, что Катерина не шелохнулась. Голый, он сел за письменный стол, зажег лампу под зеленым абажуром и вытащил из ящика стала записную книжку. Сеньор Вальдес не знал, что в этот самый момент в далекой столице самолет, нагруженный почтой, разбегается по взлетной полосе и отрывается от земли.

Он умирал от желания писать. Он взглянул на страницу. «Тощая рыжая кошка перешла дорогу и незаметно прокралась в бордель». Вот и все, что там было. Сеньор Вальдес посидел, опустив руку с пером на конец фразы, пока чернила не собрались на кончике пера и не промочили три страницы насквозь.

На высоте в два километра, за сотни километров от него блестели, приближаясь, красные сигнальные огоньки.

Сеньор Вальдес опять вырвал первые страницы из книжки и опять вывел: «Тощая рыжая кошка перешла дорогу и незаметно прокралась в бордель», как вдруг из-под его пера выскочило продолжение: «в надежде, что прекрасная Анжела почешет ей животик».

Сеньор Вальдес уставился на страницу, не веря своим глазам. После стольких недель пустоты — на тебе! Слова возвращаются! В его постели лежала голая девушка, которую он сегодня не смог удовлетворить, а он счастливо улыбался.

Пилот самолета оглядел темное, пустое небо, бросил взгляд вниз, увидел блестящую в лунном свете полоску реки Мерино, и направил самолет в сторону невидимой посадочной полосы. На приборной панели мигали красные лампочки. Стрелки приборов дрожали, металлические голоса диспетчеров, которых он никогда не видел, бормотали в уши, отдавая указания. Далеко позади самолета собаки, спящие в горных селениях, услышали низкое гудение самолета и заворчали, заскулили во сне. Грудные дети, для которых это гудение давно стало привычным, вообще не заметили его. Но в джунглях круглоглазые, краснозадые макаки в испуге вскинули взгляд к небесам и теснее прижались друг к дружке на ветке. Самолет пролетел над джунглями, над полями, которые незаметно заросли домами и перешли в каменные джунгли, и, совершив последний круг над фавелой Санта-Марта, приземлился в городском аэропорту за час до рассвета.