Любовь и смерть Катерины
Шрифт:
Самолет подкатил к ряду низких белых зданий, сверкающих огнями, и несколько крытых грузовиков с надписью «Почтовая служба» устремились ему навстречу. К тому времени, как они подъехали к самолету, пилот нажал рычаг, опускающий люк, и люди в белых комбинезонах принялись деловито выгружать из недр самолета мешки с письмами и посылками. А когда запели первые птицы и отец Гонзалес, бледный, дрожащий от страха, встал у алтаря, когда мадам Оттавио, зевнув, закрыла входные двери своего дома и принялась собирать разбросанные по траве пустые бутылки, мешки с почтой уже прибыли на Центральный почтамт. В одном из них лежал толстый белый конверт, адресованный сеньору Вальдесу, с обратным адресом, написанным угловатым
Катерина еще не проснулась.
Катерина открыла глаза только три часа спустя, когда сеньор Вальдес пошел на кухню, чтобы заварить кофе. Однако когда он снова вошел в комнату и снял с крючка свой роскошный черно-синий халат, она не подала вида, что проснулась, и продолжала лежать тихо-тихо, закрыв глаза, в той же позе, что и ночью: раскинувшись на постели в облаке волос, с ужасом чувствуя, как на щеке застывает тонкая слюнка деревенской дурочки. Катерина не знала, что яснее покажет Чиано, как крепко она спит — если она даст слюнке стечь на подушку или щелкнет челюстями и оближет губы, как сонный лабрадор? Она предпочла не шевелиться.
Сеньор Вальдес не заметил слюнки. Он вообще не смотрел на Катерину. Он только хотел одеться. Дело было не в новообретенной застенчивости, которой наградила его мамочка, и даже не в постыдной неудаче, постигшей его накануне вечером. Сеньор Вальдес просто решил приготовить яичницу, сварить кофе и подогреть булочки, запас которых держал в морозильнике, чтобы подать Катерине завтрак в постель, а поскольку сеньор Вальдес был эстетом и очень боялся выглядеть смешным, он не мог принести поднос голым.
Сдернув халат, сеньор Вальдес вернулся на кухню и бодро принялся за дело. Кофемашина жизнерадостно свистела и лопотала, и после нескольких минут раздумий Катерина решила, что пора вставать.
Хотя сеньор Вальдес и выделил Катерина зубную щетку, халата он ей не предоставил. Она вошла на кухню босиком, убирая волосы со лба, одетая в почти чистую футболку и вчерашние трусы. Она выглядела, как сонная Венера, улыбнулась ему и поцеловала в подбородок, и все-таки между ними теперь стояла холодная тень, которой не было раньше, как выдернутый зуб, который все еще ощущается в промежутке между оставшимися зубами.
— Ой, кофе, — сказала Катерина. — Как здорово! Спасибо.
— Я хотел принести тебе кофе в постель. Хорошо спала?
— Не очень. Скучала по тебе.
Он посмотрел на нее поверх кофейной чашки, скептически приподняв бровь.
— Правда. Не веришь? Я как старушка — должна все время чувствовать тепло твоего тела.
— А я-то надеялся, что романтические отношения продлятся у нас хотя бы до свадьбы.
— Ты не понимаешь, — сказала она и была права.
Сеньор Вальдес не представлял, как Катерина любила его. Он уверил себя, что тоже влюблен, даже знал, что любит ее, поскольку она заставила ожить ампутированный орган, посредством которого он когда-то был связан с миром, но любил он ее любовью рациональной. У него были все основания любить Катерину, молода, хороша собой, идеальная партнерша для секса, идеальная мать его будущих детей — сыновей и дочерей. Спутница жизни, которая избавит его от участи многих одиноких стариков — смерти в одиночестве в своей квартире с риском быть обнаруженным лишь много дней спустя, когда соседи начнут жаловаться на отвратительный запах.
Подобно всем нам, сеньор Вальдес не мог представить мира без себя. Он не верил, что лампа на его столе будет и дальше гореть, деревья — расти, реки — течь, города — строиться, а потом превращаться в пыль, звезды — бесконечно кружить по небесным орбитам. Однако, несмотря на всю силу его любви, частичкой сознания он понимал,
Катерина чувствовала любовь иного рода. Она была афисьенадо, помешана на его книгах и к тому же полусирота, скитающаяся по миру в поисках пристанища. Судьба покалечила и ее, но результат оказался совсем иным. Если сеньор Вальдес замкнулся в холодном, рассудочном мире, то Катерина годами искала потерянную половинку, которая умерла в поле, сжимая пригоршню горной серой земли, а когда нашла ее, посчитала это Божественным знаком. У сеньора Вальдеса не было друзей, но даже те немногие знакомые, с которыми он общался — университетские коллеги, Мария и даже его собственная мать, если бы Господь наделил их честностью, признали бы, что Катерина стоит десяти Лучано, но она им не поверила бы. Она искренне готовилась посвятить всю жизнь служению своему кумиру с единственной целью — сделать его счастливым, поскольку ей казалось, что такая жизнь принесет счастье и ей. Для нее высшей честью было бы родить ему дюжину детей и спать в его постели, поскольку она уже не могла спать без него. Катерина любила сеньора Вальдеса слепой, безумной страстью.
А он мог за кухонным столом обронить что-то пошлое и циничное вроде «Какая жалость, что романтика ушла». Странно, не правда ли? Еще более странно, что она безропотно снесла это.
— Ты очень рано встал, — сказала Катерина. — Что ты делал?
— Писал. — Он казался очень довольным собой.
— Писал? Бог мой, это чудесно! — Она была так искренне взволнована, что ее голос звучал почти издевательски. — Я очень давно ничего не писала. Много дней ничего не писала. А о чем ты писал? Расскажи! Пожалуйста!
— Не могу. Я еще не закончил. Не люблю рассказывать, пока не дойду до конца. В этом отношении я очень суеверен.
— Ну пожалуйста!
— Ладно, но не сейчас. Может, попозже, — будто он пытался успокоить капризного ребенка.
— А сколько ты написал?
— Много. Очень много.
— Правда?
— У меня было такое чувство, будто прорвалась плотина. Слова так и лились на бумагу.
— Здорово… Обожаю это чувство, когда оно приходит ко мне… — Катерина замолчала, словно ей стало стыдно упоминать себя в сравнении с ним. — Да, обожаю… — прошептала она.
— Мне кажется, что я прошел какой-то важный рубеж. Понимаешь?
— Понимаю — когда рассказ начинает жить собственной жизнью.
— Точно, — сказал он, — будто пишешь под диктовку. — «Какой ты лихой рассказчик, Чиано! Устроил целый спектакль из-за десятка слов!» Конечно, в процентном отношении по сравнению с тем, сколько он написал за последние месяцы, ночь выдалась плодотворной, но в абсолютных величинах ничего не изменилось. После прекрасной Анжелы, внезапно появившейся из небытия, снова провал. Провал в постели и провал за столом. Точно кто-то распахнул дверь тюрьмы, поманил его солнечным светом и захлопнул ее перед его носом. Так тишина после громкого крика кажется еще пронзительнее, так темнота после удара молнии — еще темнее, чем раньше, — таким было и его отчаяние.
Чуть не плача от отчаяния, сеньор Вальдес просидел за столом всю ночь, пытаясь преодолеть творческое бессилие и нащупать путь сквозь темную завесу, но вскоре рассвело, и настало время готовить завтрак. Надвигался еще один день, и он знал, что пустые страницы будут опять издевательски глазеть на него.
— Ты сегодня идешь в университет? — спросил он.
— Да. Доктор Кохрейн будет рассказывать о трансцендентных числах.
— О! Такое пропускать нельзя.
— Да, лекции доктора Кохрейна похожи на американские горки в математике. А ты идешь в университет?