Любовь и золото

Зарубин Игорь

Когда его отец, крупный помещик, оставил молодому Грымову в наследство несколько сот своих десятин, тот находился в Санкт-Петербурге, где слыл изрядным мотом и гулякой. Через некоторое время, проигравшись в пух и прах, он вынужден был вернуться в отцовское имение. Посетовав, что папаша не оставил ему никаких ценностей, кроме изрядно обветшалой усадьбы и земли, Федор стал думать, что делать дальше. Ответ пришел довольно скоро.

Дело обстояло так: после реформы 1861 года каждый крестьянин получил земельный надел. Однако он был настолько невелик, что сразу же получил в народе

название «сиротский» или «кошачий». Чтобы хоть как-то прокормиться, крестьянам нужно было гораздо больше земли. Но где ее взять? Вокруг узких полосок крестьянской земли лежали бескрайние угодья бывшего барина.

Федору Грымову пришло в голову гениальное по своей простоте решение — землю надо было не возделывать самому, а просто-напросто сдавать в аренду. И поскольку крестьянам все равно деваться было некуда, плату можно было назначать максимальную.

Он так и сделал. Расчет оказался верным. Крестьянские деньжата существенно пополнили карманы Грымова. Он обзавелся новой коляской с парою породистых рысаков, починил дом, завел псарню и даже купил перстень с большим бразильским изумрудом.

Все было бы хорошо, если бы Грымов не тосковал по столичной жизни. Он завел управляющего-немца и начал совершать регулярные выезды в Петербург, где имел обыкновение проигрывать в карты большие суммы денег. Денег снова стало не хватать. Грымов стал изыскивать новые пути для их приобретения.

Крестьяне часто задерживали выплаты. Погода — вещь непредсказуемая. То пшеница из-за дождей уродится на полторы недели позже, то ранние заморозки, то засуха… Федор решил, что это его не касается, и разработал целую систему штрафов, налагаемых за несвоевременную выплату арендных сумм, вплоть до продажи всего имущества. Малограмотные крестьяне, не разобравшись, что к чему, подписали договора.

Держались они два года. На третий, после сильной засухи, им пришлось отдать Грымову почти весь свой скудный урожай. Одни продали своих коров, другие подались в город на заработки. Но грымовские земли окружали несколько больших деревень, и он справедливо рассудил, что терпения крестьян хватит надолго.

Прошло десять лет. Федору уже давно надоело просаживать деньги за карточным столом, однако денежного ярма с крестьян он не снял. Дома и имущество многих были заложены-перезаложены. Некоторые из крестьян обращались в суд, но Грымову ничего не стоило подкупить стряпчих, которые все дела решали в его пользу. Две семьи, обобранные им до нитки, наложили на себя руки.

Но Грымов продолжал самодурствовать. Он установил плату за проезд по своей дороге и повысил ее за пользование пастбищами. А как-то раз он предложил одному крестьянину, у которого в доме после описи имущества не осталось даже посуды, отдать ему в счет долга свою молодую жену. Через несколько дней она повесилась.

Обо всем этом было известно в городе, но внешняя законность действий Грымова, а также знаки внимания, оказываемые им чиновникам, позволяли ему и далее богатеть и процветать.

И вот, несколько дней назад, Федор Грымов, объезжая свои владения, наткнулся в чистом поле на крестьянина, у которого третьего дня описали все имущество и дом. Ни слова не

говоря, тот достал ружье и выпустил в Грымова медвежью пулю, после чего выстрелил себе в рот.

Душеприказчики, вскрыв завещание Грымова, обнаружили, что большая сумма отписывается монастырю, при условии, что тело его будет погребено в главном соборе.

Старенький настоятель монастыря Артемий не нашел в себе сил воспротивиться этому. Кроме того, влияние Грымова в городе унаследовала его вдова, которая без труда нашла бы способ расправиться с ним. Поэтому, несмотря на ропот монастырской братии, решено было в точности исполнить волю покойного.

— …Вечная память!..

Застучали молотки, вбивающие гвозди в крышку гроба. Несколько почетных граждан города подняли его и перенесли в притвор, где уже были сняты несколько плит с пола и вырыта могила.

Гроб опустили в яму и засыпали землей. Сверху уложили тяжелое чугунное надгробие. Стоящему неподалеку Никите удалось прочесть эпитафию, видимо, написанную местным поэтом:

Ты был и добр, и сердцем чист, Чем мог, ты сирым помогал, Как солнце, был твой взор лучист, Но выстрел жизнь твою прервал. И в тот же час убийцу ты простил, И херувим в чертоги райские тебя повлек, А тот, кто грех смертоубийства совершил, Пропал в геенне огненной навек.

«Боже мой! — подумал Никита. — Ведь здесь нет ни слова правды! И это всем известно. Почему же они молчат?»

Храм потихоньку пустел. Делая скорбные лица, присутствующие торопились к своим коляскам, чтобы успеть занять лучшие места на поминках. Приглашали и игумена, но тот, сославшись на монастырский устав, отказался. Вскоре в соборе не осталось никого, кроме Никиты и молодого послушника, тушившего лампады. Никита собрался идти в свою келью, но тут его окликнули из глубины храма. По голосу он узнал отца Артемия — настоятеля монастыря.

Когда Никита приблизился, он протянул ему несколько крупных ассигнаций.

— Сходи-ка в город, в суконную лавку, и купи черной ткани на подрясники. А то братия изрядно поистрепалась. А тут как раз перепало от щедрот благочестивого Феодора, — сказал он с улыбкой.

Никита смотрел на протянутые ему стареньким игуменом деньги и никак не решался их взять.

— Ну, бери же, что ты, — нетерпеливо сказал отец Артемий. Потом внимательно посмотрел Никите в глаза и опустил руку с деньгами.

— А-а, понимаю, понимаю. Боишься оскверниться…

Никита опустил голову.

— Осуждаешь меня, старика? — продолжал игумен.

Никита отрицательно покачал головой.

— Вижу, что осуждаешь… Да не ты один. Вон, половина иноков косо смотрит.

Он взял Никиту под руку, и они медленно пошли к выходу из храма.

— Значит, по твоему разумению, чести быть похороненным в храме не всякий заслуживает?

— Нет, батюшка, — сказал Никита.

— Я должен был воспротивиться?