Любовь и золото

Зарубин Игорь

«Эксплуататоры» в этот момент, распухшие от голода, умирали в своих разоренных хатах.

…Никита затушил самокрутку, встал из-за стола, пристегнул к портупее полированный деревянный ящик с маузером и вышел из кабинета.

У подъезда его всегда поджидала оседланная лошадь. Вскочив на нее, Никита поскакал по улице, Копыта звонко цокали по булыжной мостовой. Он вдруг вспомнил, как отец гордился тем, что именно на его деньги улицы Спасска были покрыты брусчаткой.

Миновав последние дома, Никита углубился в лес. Через несколько минут он

снял с головы фуражку, отодрал прикрепленную к околышу пятиконечную звезду и забросил ее подальше в кусты. Путь его лежал в Налимск.

Через два часа его остановили дозорные Мельника. Никита сказал, что имеет важные сведения, которые может сообщить только лично командиру отряда Его тщательно обыскали, отобрали оружие, скрутили руки за спиной и с завязанными глазами повели в деревню.

Войдя в хату, Никита услышал чей-то мощный, раскатистый голос:

— Ишь ты, тужурка-то прямо комиссарская!

Когда с глаз Никиты сняли повязку, он увидел, что стоит в большой комнате, посреди которой, за бревенчатым столом, сидит рослый мужчина в косоворотке — видимо, сам Мельник.

— Ну, рассказывай, зачем пожаловал… — Вдруг Мельник запнулся. Он как бы отшатнулся от края стола. Потом медленно встал на нетвердые ноги и просипел: — Никитка… сынок…

Отец и сын бросились друг к другу. У Степана Афанасьевича из глаз брызнули слезы. Стоящие вокруг «бандиты» только диву давались.

— Сынок!.. Господи, Никитушка… Господи… — лепетал отец. — Ты откуда?

— Я-то? У Никиты тоже глаза были полны слез. — Из Африки…

«Бандиты» дружно загоготали. Могли ли они предположить, что это было чистой правдой?

Степан Афанасьевич изрядно постарел, но был еще очень крепок и силен.

— А почему ты Мельник? — спросил его Никита, когда они сели ужинать.

— Я после твоего отъезда элеватор построил и мельницу тут недалеко, на речке. Большинство моих ребят там работали, пока большевики не пришли. Ну вот и окрестили, шельмецы, — для конспирации, значит.

Степан Афанасьевич не принял Советскую власть с самого начала. После того, как из Петрограда и Москвы начали приходить первые тревожные сведения, он не стал мешкать, сколотил небольшой конный отряд и примкнул к войску генерала Мамонтова. Когда белогвардейцев оттеснили на юг, он остался партизанить в районе родного города, надеясь на скорое падение большевистского правительства. «Разбирался» с продотрядами, постреливал комиссаров…

— Да-а, сынок, — сказал Степан Афанасьевич, закончив свой нехитрый рассказ. — Вот такие дела. Мануфактуру мою сожгли, дом еще в начале восемнадцатого разворовали, сволочи… Ну, а тебя-то где мотало все эти годы, Никита?

На протяжении всего долгого рассказа сына лицо Степана Афанасьевича не покидало изумленное выражение.

— Так ты, сынок, выходит, весь мир объехал?

— Выходит, что так…

Услышав же конец истории, отец нахмурился.

— Значит, я угадал, что к нам сам комиссар пожаловал.

Он огляделся вокруг и, обращаясь ко всем присутствующим, воскликнул:

— Вот,

видите, ребята, какой мне подарочек на старости лет сын родной приготовил! Комиссаром заделался! С Лениным на короткой ноге! Может быть, ты еще и партейный?!

Он привстал и влепил Никите крепкую и звонкую затрещину, так что тот, слетев с табуретки, оказался на полу, под ногами отцовских молодцов.

— Папенька! — взвыл он прямо как в детстве. — Выслушай до конца сначала!

Степан Афанасьевич разбушевался ни на шутку.

— Прихвостень большевистский! А в Налимск ты, небось, в разведку ехал? А?

— Да нет! — закричал Никита. — Я хотел к Мельнику примкнуть! Вот, сведения важные с собой захватил.

Отец не сразу успокоился.

— Выкладывай, что у тебя там…

Потом почесал в затылке и добавил:

— Не сильно я тебя?

— Да нет… — Никита потирал ушибленное место.

— Ну, все равно за дело. Надо же в кои-то веки твоим воспитанием заняться.

Все засмеялись.

Отец с сыном до поздней ночи сидели вдвоем, что-то обсуждали, вспоминали, плакали и смеялись. Мужики старались им не мешать. Так только, иногда, просунется в дверь виноватое лицо, чаю предложит или поесть.

— Вот разобьем большевиков… — говорил Степан Афанасьевич, когда все уже улеглись спать. — Заживем снова… Мануфактуру починим, мельницу. Монастырь восстановим.

В темноте огонек его самокрутки то ярко загорался, то снова тускнел.

— И пойдет у нас с тобой, Никита, все по-прежнему. Красиво и правильно…

Легли поздно, но поспать не получилось.

Ночью их разбудил отдаленный взрыв. Никита прислушался. Вроде все стихло. Он снова положил голову на подушку и закрыл глаза. Минут через десять дверь в хату резко отворилась, и вбежал запыхавшийся часовой.

— Красные!

Все повскакали с деревянных топчанов, натянули одежду и разобрали стоящие в углу винтовки. Никита схватил свой комиссарский маузер.

Выскочив наружу, они застали страшную картину. Деревня горела сразу с трех сторон. Раздалось несколько гранатных взрывов. Застрекотали пулеметы. Из горящих домов выбегали люди, чтобы сразу же попасть под пули красноармейских «максимов».

Видимо, Яков, пользуясь отсутствием Никиты, решил взять на себя командование операцией и уничтожить «банду Мельника». Подойдя вплотную к Щербатовке, он привел в действие свой дьявольский план, о котором днем рассказывал Никите.

— Ложись! — крикнул Степан Афанасьевич, и сразу же невдалеке от них раздались пулеметные очереди.

Один из бойцов вытащил гранату и, размахнувшись, бросил в сторону, откуда были видны вспышки выстрелов. Когда раздался взрыв, пулемет заглох.

— Бежим к лесу! — скомандовал Степан Афанасьевич. — Попробуем зайти с тыла!

Но в лесу их сразу же встретили огнем. Яков предусмотрительно оставил там засаду. Бой продолжался около часа. Силы были неравны, и вскоре от всего отряда остались только двое — отец и сын Назаровы.