Любовь к ближнему в гомеопатических дозах
Шрифт:
Внезапно вспомнилась — Лёвка! Друг детства живёт как раз вон в той девятиэтажке. Правда, не виделись они года три, а последний год и не перезванивались, — как-то не складывалось, — но это не важно. Ссудить немного мелочи на проезд Лёвка из-за этого не откажется.
Олег выудил из кармана телефон, нашёл номер в справочнике, нажал вызов. Гудок шёл долго. Наконец донеслось:
— Слушаю.
— Лёва, добрый вечер! Это Олег! Извини, что поздно звоню. Ты сейчас дома?
Долгое молчание в трубке. Не иначе, собеседник пытался вспомнить, что за Олег звонит ему в половине десятого вечера.
— А, Олежа. Привет. Да, дома я.
—
Опять пауза.
— Помогу, конечно. Заходи.
Лёвка был свободным художником. Без кавычек, по-настоящему. То, что Лёва художник, в своё время знала вся школа. За исключением учительницы рисования. Она подолгу рассматривала Лёвины «творения», то снимая очки, то вновь водружая их на нос. Качала головой, изрекала глубокомысленно «Лев, если вы хотите заниматься живописью серьёзно, вы должны учиться, овладевать ремеслом. Пока у вас совершенно убогая цветопередача, в ваших картинах нет перспективы, нет глубины. На тройку с минусом». Заниматься рисованием серьёзно Лёвка хотел. И учиться пытался. Поступал куда-то и даже поступил. Но после первого семестра сбежал, три года шлялся по просторам страны — благо, «белый билет» уберёг от армейки. Снова куда-то поступал, но уже безуспешно. И всё это время он писал картины. И те, с каких кормился — нехитрые портреты и натюрморты для «выставки» — на лавочках в сквере, — и те, что для души. Те, работа над которыми отнимали бoльшую часть его времени, и которые никто бы не купил, реши Лёва их продавать. Потому что с каждым годом всё очевиднее становился пророческий подтекст в словах учительницы — перспективы не было не только в этих картинах, но и у самого Лёвы как художника.
Дверь распахнулась сразу, едва тренькнул звонок. Двухкомнатная квартирка на верхнем этаже девятиэтажки досталась Лёвке от бабушки и служила ему одновременно и жильём, и мастерской. С последнего посещения Олега здесь всё осталось, как прежде, разве что паутина в углах сделалась гуще, да старенькие обои совсем поблёкли. И хозяин квартиры мало изменился. Бледное, одутловатое, не бритое дня три лицо, мешки под глазами, торчащие как придётся, нечёсаные волосы, муть в серых глазах. Одного взгляда достаточно, чтобы объявить — «Этот чел с большого бодуна!» Но Олег знал — Лёва никогда в жизни не употреблял спиртного.
— Привет. Проходи на кухню, а то у меня срач чего-то развёлся...
Лёва посторонился, пропуская гостя, прижался к висевшим на крючках вешалки курткам. Одна немедленно свалилась хозяину на голову, он попытался подхватить её, оборвал петельку у второй... Нет, Лёва определённо не изменился.
Не дожидаясь, пока хозяин разберётся со своей одеждой, Олег прошёл на кухню, уселся на стул, опустил котёнка на пол. Тот постоял, подозрительно внюхиваясь в незнакомые запахи, потом поковылял исследовать территорию.
— Кота не раздави! — предупредил Олег наконец-то вернувшегося «бойца с вешалками».
— Упс... — Лёва наклонился, разглядывая малыша. — Это откуда, а? Твой? Как зовут?
— Никак пока. На подарок несу.
— Вон оно как... Он голодный, наверное, а? Сейчас, сейчас придумаем что-то... — Лёва открыл дверцу холодильника, вынул надорванный пакетик ряженки. Из настенного шкафчика взял блюдечко, с сомнение повозил по нему пальцем. Поставил блюдце перед котёнком, вылил в него содержимое пакетика. — Ну-ка, пробуй.
Котёнок
— Вот так, молодец, — похвалил его Лёва.
Он снова открыл холодильник. Постоял возле него, разглядывая пустые полки — Олегу со своего стула прекрасно было видно, что они таки пустые, — закрыл. Виновато развёл руками.
— Нам ничего не осталось. О, у меня чай есть! Будем пить чай с сахаром, а? — Он вынул из стола пачку чая, чашки, сахарницу, тоже пустую. Почесал затылок, уточнил: — Нет, без сахара. Закончился, ишь ты.
Спустя десять минут они пили чай без сахара, в кошельке Олега лежали три двадцатирублёвых монеты — домой доехать хватит с запасом, — прикончивший ряженку котёнок умывался на коленях у Лёвы. В общем, жизнь налаживалась. Если не забывать о главном её правиле.
— Рассказывай, — потребовал Лёва. — Что у тебя случилось?
Олег поморщился.
— Да не стоит оно того. Долгая история! Весь день невезучий сегодня.
— Куда нам спешить? Чая ещё много.
— Ладно, слушай, если интересно. Началось с того, что у нашей сотрудницы кошелёк вытащили...
Олег сам не заметил, как пересказал весь прошедший день, всё, что случилось в нём хорошего и плохого. Хотя, хорошего, кажется, и не было?
Лёва слушал не перебивая, лишь кивал, мол, кто бы сомневался! А когда рассказ закончился, подытожил:
— Помиритесь. Молодая она, твоя Наташа, потому глупая. Ревнует, боится, что недостаточно хороша для тебя. Злится на себя за это, а поделать ничего не может. На тебя злость выплёскивает.
Олег хмыкнул недоверчиво.
— С каких пор ты знатоком женской души заделался? Прежде, вроде, не грешил психо-сексо-анализом. Лучше похвастайся, много новых картин нарисовал?
Лёва помолчал, помешивая ложечкой пустой чай. И круглое лицо его сделалось загадочным-загадочным:
— Не пишу я больше. И те, что были, выбросил. Скоро два месяца, как кисточку в руки не беру. На работу устроился, сторожем, через сутки.
Олег растерялся. Услышать подобное от человека, рисующего чуть ли не с детсадовского возраста, он не ожидал.
— Почему?!
— Это уже никому не нужно. — Лёва подался вперёд, выпучил глаза и прошептал заговорщицки: — Я её запечатлел! Смог!
— Что запечатлел?
— Как бы тебе объяснить... Я её только однажды видел. Как раз в тот день, когда мои родители разошлись. Мне шесть лет тогда было, понимал всё. Почти всё. Отец не ночевал дома, вернулся рано утром. Мать ему скандал устроила, а он стерпеть не захотел. В общем, стащили они меня с кровати, заперли на балконе, чтобы под ногами не путался, и давай отношения выяснять. Стою я на балконе босой, в одних трусиках, дрожу от холода — сентябрь, — за стеклом отец на мать орёт, чемодан собирает, мать вопит, посуду об стены колошматит, а вокруг меня — тихо, покойно, не шелохнётся ничего, воздух прозрачный, как кристалл. И видно сквозь него не как обычно, а по-настоящему, как оно на самом деле есть. Красота истинная видна, понимаешь? Давай я в дверь тарабанить, родителей звать — смотрите, смотрите! — а они не слышат... Потом отец ушёл, дверью хлопнул, мать меня в комнату впустила. Я её на балкон тянуть... а уж нет ничего, кончилось. Словно выключили. Вот тогда и решил я на холсте запечатлеть то, что видел — я ведь запомнил! Долго не получалось...