Любовь как любовь. Лобовы. Родовое гнездо
Шрифт:
– Козловский. Проверил все по бумагам.
– Фабрика работала себе и работала, и тут появляется Козловский, весь в белом, и объявляет, что все воры и проходимцы, – горько усмехнулась Люба. – Просто Родион хочет, чтобы ты опять взял его в партнеры. Ясно, как дважды два.
– Да плохо фабрика работала, – убеждал Гриша. – И денег не хватает! Зарплату платить нечем!
Но Люба твердила свое:
– Кому ты веришь? Человеку, который однажды тебя уже обманул?
– Ну, конечно! – разозлился Гриша. – Козловский вертит мною, как хочет, а я – дурак одноклеточный. Слыхали уже! И зачем я только тебе рассказал…
– Да
– Куда? – опешил он.
– На репетицию.
– Все поем, мама, поем… – с горечью заметил Гриша, обращаясь не к жене, а к Наталье Аркадьевне. – После ночного дежурства прямо с ног валимся, но если звонит господин Вешкин – появляется второе дыхание.
– Гриша, оставь его в покое, – с нажимом ответила Люба. – Лучше вспомни, что именно Аскольд помог тебе выйти из тюрьмы.
– Ой, ой, скажите, пожалуйста, – паясничал Гриша. – Ума не приложу, как мне его теперь отблагодарить?
– Благодари Козловского, который тебя за решетку и засадил.
– Физкульт-привет Аскольду! – рявкнул Гриша и шагнул на балкон – курить.
Люба накинула плащ и хлопнула дверью. Жилкин остался вдвоем с матерью на кухне. Пашка болезненно реагировал на участившиеся родительские разборки, из своей комнаты носа не показывал.
Гриша закурил на кухне.
– Гриша… – укорила Наталья Аркадьевна.
– Мама! Надоел мне этот Аскольд хуже горькой редьки. А еще больше раздражает, когда она говорит, что он – безобидный. Разве может воздыхатель жены быть безобидным? Она меня совсем за мужика не считает!
– Женщине любое внимание приятно, Гришенька. Тебя совсем дома нет последнее время…
– Ведь на семью пашу, как семижильный. И только укоризны! – пожаловался Гриша матери.
– Гриша… – мягко сказала Наталья Аркадьевна. – Я, конечно, не все знаю. Но твоя жена прекрасно разбирается в людях. Я думаю, тебе стоит прислушаться к ее мнению. И быть с этим Козловским повнимательнее.
– Спасибо за совет, – резко поклонился он и тоже ушел из дома. На склад, успокоиться.
С тех пор, как на Жилкиных свалилось нежданно-негаданно наследство, пошатнулись устои счастливой супружеской жизни. Их любовь, одолевшая множество испытаний, вдруг почему-то обоим перестала казаться вечной и незыблемой. Что-то надломилось: впервые они не желали выслушать друг друга, спокойно посидеть подумать и найти, как всегда бывало, компромиссный выход из сложной ситуации. Раздражение, напряжение в отношениях между Любой и Гришей нарастали, и они не могли с ним справиться… Во всем своем трагическом величии встали перед ними два извечно русских вопроса: кто виноват и что делать. Каждый из супругов в душе винил другого – но назвать саму вину не удавалось. В одиночку каждый пенял и на обстоятельства: на несчастную беременность Любы, на тяжелую болезнь Натальи Аркадьевны и переселение ее в Ковригин, на зреющие большие проблемы выросших сыновей. Но именно эти обстоятельства переломились в лучшую сторону благодаря любви… В общем, оставалось загадкой, кто и в чем виноват, а потому не решался и вопрос, что делать. Супруги Жилкины отдавали себе отчет в одном: семейное благополучие висело на волоске. Может, это был кризис среднего возраста?..
Зато
После отказа от развода Леня пришел в кафе доложиться Оле и как бы невзначай обрисовать план дальнейших действий.
– Я не дам ей развода, пока не узнаю, чей это ребенок, – уверял он, выпив кружку хорошего пива за стойкой бара.
Оля стояла рядом, протирала эту самую стойку.
– Ты лучше подумай, какой ей был смысл скрывать от тебя беременность, если ребенок – не твой? Леня, может, тебе еще пива? Заведение угощает, – сухо сказала она, но душа ее ликовала: у дурня проснулся инстинкт отцовства – это же дорогого стоит.
– Нет, больше не надо, завязал, – ответил твердо Леня. – Не дай бог, в пьяном виде его зачал…
– Может, ее? – в тон спросила Оля.
– Нет, его… Так где живут эти люди?
– Галановы живут в Новосельске. А в Ковригине у них магазин… Настя работает там продавщицей.
И Оля на салфетке нарисовала ему схему, как добраться…
Лене не суждено было этого сделать. Вечером того дня Настя собрала свои вещи и тайно, когда Галановы заснули, покинула их квартиру. Утром Ирина обнаружила в ее комнате записку: «Спасибо за все. Я уезжаю. Прощайте».
– Уехала!.. Сбежала!.. – запричитала Галанова и вдруг сделалась болезненно-злобной. – Дрянь… И это – в благодарность за все, что мы для нее сделали. Мерзкая, неблагодарная тварь!
Она разорвала записку на мелкие кусочки, закрыла лицо руками и зарыдала:
– Мой ребенок… Она забрала моего ребенка…
Потом Галанова вскочила, разбросав предложенные мужем таблетки, и закричала:
– Нет, она не может! Не может! Мы должны вернуть ее. Догнать и вернуть!
Ирина выскочила из квартиры, Сергей Александрович – за ней. Догнал жену он на автобусной остановке: увидел, как та разговаривает с торговкой семечками. Но торговка ничего вразумительного про Настю не сказала. Когда подошел Галанов, Ирина посмотрела на него, как на чужого, и сказала:
– Я этого так не оставлю. Я найду ее, все равно найду. Я не смирюсь с этим, слышишь?!
Обнаружила Настю Люба, когда пришла на дежурство. Она вошла в палату с капельницей, поставила штатив возле предписанной кровати, стала будить больную. Та повернулась.
– Настя? – узнала ее Люба. – Что с тобой?
– Привезли… – еле выговорила Настя – от удивления, что увидела сестру Лени в белом халате.
– Я здесь работаю, давай руку, капельницу ставить. Как себя чувствуешь?
– Спасибо, лучше.
– Вот и хорошо, – Люба вынула из кармана шоколадку и положила на тумбочку. – Тебе сейчас нужно сил набираться. А главное – полный покой, никаких волнений…
– Спасибо. Не ожидала вас увидеть… – Настя протянула руку.
Когда пришел врач, Настя сказала, что совсем здорова и просит, чтобы ее выписали.
– Не сегодня и не завтра, это точно, – ответил молодой доктор, глядя больше на Любу. – У вас остается угроза выкидыша. Вам нужен полный покой. Никаких физических нагрузок, и уж тем более не следует поднимать тяжести. Любовь Платоновна, вы видели багаж, с которым больную привезли? Уму непостижимо…