Любовь как любовь. Лобовы. Родовое гнездо
Шрифт:
– Не знаю, ехать? – она глянула на него вопросительно. – Он из-за ребенка меня зовет! Ребенок ему нужен и мамка-нянька к ребенку. И все!
– Ты так уверена, что ему нужно? А мне кажется, он тебя зовет, потому как любит.
– Он меня сначала любил, ну, раньше, сразу. А я все испортила. Теперь я ему никто. Он вообще даже… Говорит со мной, а сам не смотрит даже! А я ведь… – совсем смутилась Настя. – Дура!
– Ты его любишь… –
– Да? Вы так думаете?
– Думаю…
Она вздохнула:
– То он меня любил, а я его – нет, а теперь наоборот!
– Настенька, пусть все будет хорошо… хотя бы у тебя… Ну, а если… мало ли что, если у тебя там не сложится – ты всегда можешь вернуться к нам.
Ну вот, подумала Настя, то любит, то если не сложится… В общем, свою голову надо на плечах иметь. Вот Лобовы – Платон Глебович и Татьяна Андреевна – те имеют, потому все у них ладно и получается.
Леня в оставшиеся перед выпиской Насти дни старательно наводил марафет в своей отремонтированной комнате: накупил всяких нужных, как он думал, вещей, повесил люстру, купил ширму, поставил вторую кровать. Настя сказала, что пока они будут спать отдельно.
Мама Таня тоже мыла-скребла по углам. Лобов ворчал:
– Ну просто всенародный праздник!
– Не ворчи, отец. Я давно собиралась сделать генеральную уборку.
– Генеральную… – усмехнулся он. – К нам, значит, генерал едет?
– Кто ж его знает? А может, Платон Леонидович когда-нибудь и станет генералом.
– Кто? Какой такой Платон Леонидович? – не понял Лобов и замолчал. Потом вдруг стукнул себя по лбу. – Ты вон про что!
– Что, хочешь быть дедом генерала? – засмеялась Татьяна.
Лобов отмахнулся, продолжая ворчать:
– Если я согласился, чтоб она вернулась, не надейся, что я буду прыгать от радости. Только ради тебя, ради Леньки – сделаю вид, что у меня это, как ее… Ну, в сериалах бывает…
– Амнезия.
Во-во. Полная потеря памяти. Ты просишь забыть, что она натворила? Ладно, как будто забыл! Но здесь… – он показал на сердце. – Здесь – останется.
– Да забудешь и здесь! Платон, будто я тебя не знаю! – уверенно сказала Татьяна.
В день выписки в доме все сверкало. Татьяна сама удивлялась – не помнила, когда она так тщательно убиралась. И ей было радостно. Лобов с утра сказал, чтобы на него не надеялись: будет в гараже машину чинить, не выйдет встречать.
Но когда
– Платон, приехали! – Он аккуратно вытер руки и вышел на крыльцо.
Настя подождала Леню, пока он выгружал из машины ее сумки, и за ним вошла в калитку лобовского дома. У мамы Тани глаза были уже на мокром месте.
– Здравствуйте, – тихо сказала Настя.
– Здравствуй, доченька, – ответила она и обняла невестку как родную.
Леня посмотрел на отца, под его взглядом Лобов тоже сказал:
– Здрасьте.
– Сначала покушаешь – потом отдохнешь, или наоборот? У меня пироги… – сказала мама Таня и ввела Настю в дом.
– Как скажете, мама, – тихо ответила она.
Стол был уже накрыт, заваренные листья смородины, которые любили пить Лобовы, распространяли по кухне родное аромат. Сели, стали обедать. Разговор не клеился. Какая-то тяжесть запечатала у всех уста. Настя смотрела в тарелку. Леня давился пирогом. Лобов играл желваками. Маме Тане было легче всех скрывать неловкость – она курсировала между столом и плиткой, подавая кушанья.
Наконец Настя отложила ложку, нервно сглотнула и сказала:
– Татьяна Андреевна, Платон Глебович! Вы… ничего не говорите, словно ничего не случилось. Но я так не могу. Я знаю, что ужасно виновата перед вами, и если вы даже меня простите – сама себя я никогда не прощу, – и заплакала.
– Да что ты, девочка моя, – обняла ее мама Таня. – Все будет хорошо.
У Лобова с утра ныло сердце: он запомнил Настю своенравной и… лукавой, потому и боялся ее возвращения. Теперь неожиданно она показалась совсем другим боком – сама женственность и покорность. Снова, что ли, притворяется? Ленька с Татьяной, ясно, поверили ей… А он? У него вдруг перестало щемить сердце, на душе водворился мир. Лобов почувствовал, что он может простить ее, уже простил. Как и предсказала супруга. Вот ведь пророчица…
Настя плакала, уткнувшись в плечо Татьяны, которая ласково гладила невестку по спине, и не могла оторвать рук, чтобы вытереть свои слезы, бежавшие по щекам. Ленька глядел на них завороженно. Прямо картина Репина!
У самого Лобова подозрительно заблестели глаза. С напускной строгостью он сказал:
– Вот бабье! Лишь бы сырость разводить. Пойду-ка кроликам корму задам. Забыли про кроликов-то, – встал и ушел.
Вечером лобовский дом светился всеми своими окнами. Давно так не было. Какое счастье!