Любовь Литвина
Шрифт:
– Рабы - на вёсла!
– Закричал Медит.
Все вокруг забегали, засуетились.
– Ну вот. Не проскочили. Ты хотел увидеть Родосских рыцарей, корсаров? Увидишь!
– Обратился сын Бея к Стасу.
– Они далеко. Не догонят.
– К вечеру догонят. И ничто нам тогда не поможет.
– Отобьёмся.
– Сомневаюсь.
Стась взглянул на запад. Пять кораблей преследовали их.
– Если очень повезёт, и нас не догонят к вечеру, то в темноте может уйдём от погони.
– Медит говорил раздражённым голосом.
– Наш берег совсем близко.
Но уже через пару часов стало ясно, что от преследования не уйти. Пиратские
А ещё через пару часов, стало различимо знамя на мачте передней пиратской галеры. Красный крест на белом поле. Такое родное для Стаса знамя. Так же выглядел и стяг Святого Юрыя на далёкой Родине, стяг литвинов. Отличие заключалось лишь в том, что у знамени литвинов поперечная полоса располагалась ближе к древку.
Многочисленные воины противника столпились у правого борта, наблюдая за приближающейся добычей. Среди них выделялись пять рыцарей в белых плащах с красными крестами. Остальные, кажется, ни чем не отличались от янычар Медита.
Стало смеркаться, когда галеры Родосских рыцарей - корсаров поравнялись с турецкими кораблями. Раздалась команда, и туча стрел, выпущенных из арбалетов, опустилась на корабль Стаса. Один янычар застонал и упал, корчась от боли. Другие турки выстроились, доставая из колчана стрелы и собираясь натянуть луки. Раненый турок выл у ног Стаса в луже крови, цепляясь скрюченными пальцами за канат на палубе. Решение пришло неожиданно.
– Не стрелять!
– Закричал Стась, обращаясь то ли к туркам, то ли к христианским воинам.
Он быстро снял с себя бригантинку, лёгкую накидку белого цвета на плече, опустил кисть руки в тёплую кровь раненого турка и изобразил на накидке ровную продольную полосу. Потом ещё раз опустил кисть в кровь и провёл ею поперёк продольной полосы. Получился крест на белом поле.
Стась схватил двумя руками бригантинку и побежал к левому борту. Поднял полотно над головой. На пиратской галере все застыли в оцепенении. Воины, готовые выстрелить, опускали арбалеты. А Стась так и стоял молча, возвышаясь на левом борту с красным крестом на белом полотнище. Высокий, светловолосый, с непроницаемым лицом.
– Кто ты?
– Наконец один из рыцарей в белом плаще что-то закричал на непонятном языке, видимо, греческом.
Стась довольно прилично знал немецкий язык. Он вдохнул полной грудью воздуха и громко прокричал:
– . Что значило: "Я - литвин. Это корабли Бея Карасы. Мы воюем с Султаном".
Последовала пауза. Нос пиратской галеры, обитый железом, направленный под углом к корпусу корабля Медита, медленно приближался. Затем, на галере Родосских корсаров все заспорили, очевидно, решая судьбу кораблей Бея Карасы. Один из рыцарей - пиратов постоянно указывал рукой на исламский зелёный стяг на корабле Стаса, сопровождая это злобными выкриками.
Наконец, все затихли, и Стась услышал голос на родном языке, не совсем родном, конечно, на польском:
– Братишка, я поляк, с Кракова.
– Это говорил обычный воин без белого плаща. С открытым лицом и доброй улыбкой.
– Я - со Слонима. Привет Короне!
– Взволнованно закричал Стась, понимая, что после этого ни о каком сражении речи быть не может. Другие воины с пиратской галеры тоже заулыбались и приветливо замахали руками. Турки отвечали им тем же со своих кораблей.
Через полчаса корабли сына Бея, плавно покачиваясь
– Когда я увидел тебя с куском ткани в руках перед пиратскими стрелами, то подумал, что ты спятил.
– Сказал поражённый Медит Стасу.
– До сих пор не пойму, почему они нас отпустили.
– Я тоже этого не пойму.
– Стась пытался осмыслить то, что произошло. Ему стало страшно теперь. А тогда страшно не было.
По прибытии, Стась сразу же отправился к своим. Ничего неожиданного у них за это время не произошло, не считая того, что их чуть не отправили в поход на север, где были замечены воины османского паши. Но те ушли, и поход не состоялся. Однако все знали, что почти все силы осман брошены под стены осаждённого Константинополя, и пока они не могут решать задачу покорения свободных бейликов. Формальное их подчинение Султану не устраивало никого, не Беев, не самого Султана. И этот неустойчивый мир мог превратиться в войну в любое время.
Прошло три дня. Стаса вызвал к себе Бей Аджлан.
– Ты знаешь о наших отношениях с османским Султаном Баязитом.
– Сказал Бей через переводчика.
– Если случится, что часть войск Султан снимет с осады Константинополя и бросит на нас...
– он явно подбирал слова, чтобы закончить фразу, - то мы не сможем устоять и будем уничтожены.
Стась понимающе закивал головой.
– Я хочу, чтобы ты с Медитом отправился к Тамерлану, Самаркандскому Правителю, настоящему Правителю всей Азии. Только он может нам помочь.
– Бей Аджлан поднялся с трона и медленно прошёлся, размышляя. Стась хотел спросить: "Почему я"? Бей, как бы читая его мысли, продолжил:
– Очень важно, чтобы в нашем посольстве были не только турки, татары и греки, но и сербы или болгары. Тамерлан должен увидеть, что его здесь ждут все народы. Отправитесь дней через десять.
"Ага. Я должен изображать из себя серба".
– Подумал Стась, понимая, что от данного предложения не отвертеться.
– Постой.
– Сказал вдруг Бей, когда Стась собирался уже уходить.
– Медит рассказал мне, что случилось с вами на обратном пути.
– Аджлан медленно прошёл рядом, с задумчивым выражением лица.
– Ты же мог уйти к Радосским рыцарям, своим по вере. Почему ты не сделал этого?
– Отец когда-то сказал мне: "Большая разница - запачканы твои доспехи кровью или грязью". Я даже почему-то не подумал об этом тогда.
– Ответил искренне Стась.
Он заметил, как вздрогнул при его словах Бей, ещё до того, как его слова перевели. Аджлан смотрел на него с достоинством и уважением. Он медленно произнёс:
– Я отпущу вас. Тебя и твоих друзей. Когда придёт время. И родным вашим сообщим.
Стась пришёл к себе, немного ошарашенный, переоделся в халат, скупался в речке. Вернулся в свой дом, прилёг на кровать. Он приказал снять со стен картины с полураздетыми девушками. Оставил лишь картины с природой и едой на блюдах. Литвин Андрей нарисовал ему ещё одну: сосны, песок и озеро. Её он повесил на самом видном месте. Он вспомнил, как отец когда-то давно говорил, что он скучает по родной речке Щаре, когда долго не видит её, что она снится ему. "Надо, чтобы Андрей Щару ещё нарисовал, - подумал он, - и поле с синими цветами льна".