Любовь на карантине
Шрифт:
Она скрещивает руки на груди.
— Ты не должен говорить мне. Хотя я уже говорила тебе, чем занимаюсь.
— Как ты думаешь, чем я занимаюсь? — Улыбаюсь и провожу рукой по волосам, любя наблюдать, как она обдумывает вопрос.
— Что— то физическое.
— О?
— Твое тело нелепо сложено. Это требует много работы и постоянного ухода. Очевидное предположение — тренер по фитнесу.
Откидываю голову назад и смеюсь.
— Очевидно, да? Я мог бы обучить тебя. Мне приходилось
— Это новая вещь, которую я пытаюсь сделать! И хочу, чтобы ты знал, мистер Мускулы, не каждый может провести свою жизнь в спортзале.
— Правда, правда. И я не провожу свою жизнь в тренажерном зале, но обязан проводить много времени, тренируясь. Каково твое следующее предположение? Она дуется, а затем сужает свой взгляд.
— Баскетболист?
— Баскетбол, да? Когда— нибудь играла?
— А ты? — мгновенно отвечает она.
Хихикаю.
— Да, детка, играл. И я не баскетболист. Близко, но без сигары.
— Ну, если не баскетбол, то что?
Смотрю на ее лицо, чтобы увидеть, есть ли любой намек на признание или искра любого рода. Она морщит нос.
— Я не смотрю спортивные передачи. А если бы сделала это, то это была бы живая игра. Тогда это событие. Что— то, к чему вы идете и что испытываете вместе с игроками. По телевизору это просто кажется таким… — Она пожимает плечами. — Не знаю, занудным.
— Скучно? Ты думаешь, профессиональный футбол — это скучно? О, ты меня ранила! — Я прикрываю свое сердце и откидываю стул назад, притворяясь, что меня ранили в грудь.
Она смеется и продолжает есть, хотя, кажется, замедляется. Я смотрю на ее тарелку.
— Девочка, ты была голодна. Твое тело, вероятно, голодает по настоящим витаминам и питательным веществам. Что ты ела на ужин вчера вечером?
Ее глаза расширяются.
— Ужин?
— Завтрак?
Девушка снова морщит нос.
— Сэди, детка, это нехорошо. Как ты можешь работать без топлива в тебе?
Отодвигая тарелку, она поднимает одну ногу на стул, и я вижу ее ярко накрашенные розовые пальцы.
— Так было всегда. Еще со времен колледжа. Я училась всю ночь, ходила в школу, а потом, наконец, приходила домой, ела и падала. Затем история повторялась. Когда я начала писать романы, просто положила пальцы на клавиши и позволила своему разуму блуждать.
— И почему это мешает тебе есть?
— Это не намеренно. Но когда муза активна и действует, мы, писатели, пользуемся этим. Берите как можно больше, пока оно не исчезло, в некотором смысле. А до карантина у меня был довольно серьезный случай писательского блока. Теперь это не так.
— В основном, ты теряешься в этом.
Она широко улыбается.
— Да, именно так. Персонажи начинают говорить,
— Могу понять. Когда я нахожусь на поле, все, кроме игроков, команды противника и мяча, исчезает. У нас может быть целый стадион, заполненный фанатами, кричащими от всего сердца, и все это просто исчезает в ту же секунду, как мяч будет сбит.
— Полностью согласна.
— Хотя то, что ты делаешь, действительно здорово. Я не мог себе представить, что попытаюсь написать целую историю от начала до конца. У тебя нет идей?
Она напевает, и это звучит почти так же сексуально, как и предыдущий стон.
— Иногда. Идеи приходят и уходят довольно быстро. Именно на те, которые действительно привязаны вам, вы должны обратить внимание. У меня может быть идея пойти в почтовый ящик, чтобы получить свою почту, но если она недостаточно мясистая или громко говорит с моей музой, то это не более чем мимолетная мысль.
— Это имеет смысл?
— Не совсем. — Я смеюсь. — Что за новая история? О чем?
Ее лицо морщится, а глаза наполняются слезами, что— то сродни страху.
— Мужчина и женщина.
— Я так и подумал, поскольку это романтика. Не то чтобы это не могли быть два чувака или две телки. Как говорится, любовь есть любовь.
Я протягиваю руки в умиротворяющем жесте, чтоб убедиться, что девушка понимает, что я не против того, чтобы люди были людьми. Занимающиеся своими делами. Любить того, кого они хотят любить. Никакой кожи с моего носа, так или иначе.
Она прикрывает рот, смеясь над моим отступаем.
— Что за сюжет?
— Он все еще формулируется, — быстро говорит она. — За какую команду ты играешь?
Может быть, она из тех писателей, которые работают над шедеврами и не делятся ими до тех пор, пока все не станет как надо? Именно так это выглядит в кино.
Решив дать ей бесплатную карточку выхода из тюрьмы, я перехожу к ее вопросу.
— Оклендские мародеры.
— Круто, — говорит она, будто ей все равно, ковыряясь в остатках еды на тарелке.
— Итак, что ты планируешь на ужин сегодня вечером?
Спрашиваю я. Она откидывается назад и прикрывает живот.
— Я даже не могу думать об ужине с таким количеством еды во мне. Он определенно будет легким, если я вообще что— нибудь съем.
Закрываю уши и пою “Ля— ля— ля— ля— ля”, пока не вижу, как она смеется, но не слышу ее.
— Не говори этого. Мое сердце не выдержит. Как насчет того, чтобы завтра мы вместе отправились за продуктами? Мне становится очень плохо, так как я не планировал оставаться здесь на карантине.
— Мы не должны уезжать надолго и, определенно, не должны идти вместе.
Я улыбаюсь и наклоняю голову.
— Ты всегда делаешь, что тебе сказали?
Она хмурит брови.
— Да, если это спасет мою жизнь и других людей. Можешь поспорить на свою задницу, что да.