Любовь на краю света
Шрифт:
Сколько времени должно пройти, прежде чем я смогу понять скрытый смысл его слов? Может быть, неделя или две? Я не знала. Эта мысль, внезапно появившаяся во мне, болезненно билась в моей груди и разрывала ее с такой силой, что, казалось, я не переживу этого. Меня стошнило прямо на больничной койке.
Я получила новое сердце.
Сильное сердце.
Что, если это было его сердце?
— Марлен. Нет никакого Ноя. — Они говорили мне это снова и снова, целыми днями и ночами. — Ты провела несколько недель между жизнью и смертью — нет ничего необычного, что в твоей голове возникают такие галлюцинации.
Я
Позже, когда я поняла, что более абсурдную мысль сложно было придумать, мне стало ужасно стыдно за это, но в первые недели я хваталась за любую соломинку, которая приходила мне в голову.
Я не понимала, почему мне не говорили правду. Почему они отказались назвать мне имя донора, сердце которого неустанно билось в моей груди? Они утверждали, что имена донора и реципиента должны держаться в строгой тайне, чтобы не провоцировать взаимную зависимость.
Зависимость? Что за шутка, если тот человек уже был мертв. Как, вообще, можно жить дальше с такой виной на душе?
В то время они редко оставляли меня в одиночестве, но однажды, когда они ушли, я поднялась с постели, движимая мыслью каким-то образом разузнать правду. Кабели и провода натянулись, иглы выскочили у меня из рук, открылось кровотечение, машины, охраняющие функции моего организма, пронзительно запищали. Я не удержалась на ногах и упала. Дверь открылась, и вбежали люди, которые уложили меня обратно в постель и подсоединили к проводам.
Затем появился Виктор и накрыл меня своими большими руками, установил все провода и иглы в нужных местах и посмотрел на меня своими светлыми добрыми глазами.
— Зачем ты убил лиса? — обратилась я к нему и почувствовала, что мои зубы стучали.
— Лиса? — переспросил он очень тихо.
— Это был друг Ноя… А ты его убил. — Я не могла справиться со слезами.
Виктор испытующе посмотрел на меня:
— Мне очень жаль, поверь, я не хотел никого убивать. — Он взялся за сосуд над моей головой, а перед моим сознанием настойчиво появлялся образ внутренностей оленя в багажнике и кровь, приставшая к рукам Виктора.
Представление о том, что до недавнего времени Ной был жив, теперь — он мертв, привело меня в такое отчаяние, что они вынуждены были дать мне лекарства. Между собой они говорили о посттравматическом стрессовом расстройстве, о депрессии, которая может негативно повлиять на процесс лечения, они много шептались за моей спиной. Я не знаю, какие внутривенные инъекции мне делали, но я тут же успокаивалась. Я даже не могла мечтать.
И каждое пробуждение приносило мне новые испытания. Все ожидали увидеть меня счастливой, радующейся шансу на дальнейшую жизнь. Но я была несчастлива. Я была смущена и чувствовала, что меня обманули. Снова и снова мне казалось, что передо мной стоит задача собрать пазл из тысяч отдельных деталей — каждая содержала фрагмент воспоминаний
В итоге остались только две даты, которых я могла держаться. Даты, сравнимые с краеугольным камнем в этом хаосе уныния, страха и отчаяния.
Первая — мой день рождения, вторая — день операции.
44
Это началось, когда я училась в начальной школе: поначалу ничего особенного, просто затянувшийся грипп, лихорадка и постоянное чувство усталости. Мое состояние ухудшалось. Однажды во время занятий по плаванию я чуть не утонула, потому что мои силы были на исходе, и после этого я поняла, что со мной что-то не так. Это переживание навело на меня смертельный страх, о нем я не рассказывала никому, даже Кэти. Мои родители сначала не понимали, что я была больна, возможно, не желая замечать этого.
Виктор первым понял, что происходит со мной. Он был старым другом моих родителей, они учились вместе, и со временем он получил должность главного кардиохирурга. Он осмотрел меня и поставил диагноз: сердечная недостаточность.
Мне пришлось бросить все, что доставляло мне радость. Я становилась все менее выносливой и плохо дышала. В какой-то момент переход от моей кровати к дивану превратился в приключение.
Виктор и мои родители объяснили мне, что будет только хуже. Мое сердце больше не восстановится. Его работа нарушена.
Мои родители постоянно были со мной. До моей болезни они днями и ночами находились на улице в специальном медицинском автомобиле и лечили бездомных, пьяниц и наркоманов на общественных началах. Отпуском они пользовались поочередно, чтобы поработать во «Врачах без границ». Но теперь они оставили все и окружили меня своей любовью, забывая о самих себе. Они постоянно спорили, и всегда на одну и ту же тему. Обо мне. Хватит ли у меня энергии сходить вечером в театр моей бабушки, не нужно ли Марии приходить к нам чаще, не переехать ли в более благоприятные климатические условия.
И наконец: следует ли меня поставить в очередь на трансплантацию или нет? Будто они решили рискнуть моей жизнью, чтобы спасти меня.
Все это приглушенным голосом, чтобы напрасно не расстраивать меня. Но я все равно слышала это и чувствовала себя испорченной марионеткой, висящей на туго натянутых нитях. Это была моя жизнь.
Они пытались предугадать любое мое желание, и все же не могли дать мне то, чего я хотела больше всего: встречу с подругами, школу, велопрогулки, свободное движение по лестнице, походы по магазинам, ощущение того, что ты нормальный, а значит, свободный.
Я видела, как сильно они страдали, и от их беспомощности мое сердце сжималось еще больше. В конце концов я не выдержала.
Это не мои родители приняли решение об операции. Они были врачами и знали, что все могло закончиться плохо. Они постоянно обдумывали и откладывали решение, как если бы речь шла о серьезной покупке, и ни к чему не приходили.
Но для меня это было плохо. Дни превратились в череду страданий. Я чувствовала себя зажатой как в тисках, была слабой и вялой и больше не видела смысла ждать чего-то.