Любовь не кончается: Эйлит
Шрифт:
— Я не могу оставить его одного, — не оборачиваясь, тихо проронила она. — Вдруг он проснется, а меня не будет рядом? Он испугается.
— Он уже никогда не проснется, — не оборачиваясь, ответил Голдвин. — Господи, Эйли, разве ты не понимаешь? — Он попытался увести жену от постели, но она не двинулась с места.
— Я его мать и не позволю закапывать своего сыночка в сырую землю, — твердо сказала она. — Иди, если хочешь. Я побуду с ним, пока он не проснется.
— Эйли, он мертв!
Слова разорвали зловещую тишину,
— Нет, я не могу это вынести! Задыхаясь от нахлынувших эмоций, Голдвин стремительно выскочил из комнаты. Эйлит слышала топот его ног на лестнице, слышала его севший от горя голос. Затем все стихло. Она не знала, как долго просидела рядом с мертвым младенцем. Время потеряло смысл для них обоих. Она не заметила, как вошедшая в комнату Сигрид поставила на скамью миску с жидкой кашей и подбросила в переносную лампу несколько кусочков древесного угля.
Спустя некоторое время Эйлит навестила старая Гульда. Отодвинув в сторону остывшую кашу, она долго сидела рядом с молодой женщиной, держа ее за руку. А потом мягко спросила о похоронах.
— Но он не умер, — дрожащим голосом возразила Эйлит.
— Никто из тех, кто попадет к Богу, не умирает. Просто они покидают тело. Вот и Гарольду стало там тесно. Эйлит, ты должна отпустить его. Подумай о живых… У тебя есть муж, и он страдает так же, как и ты… Поддержите друг друга. Согрейтесь своим теплом.
— Я не знаю, где Голдвин.
— Он скоро вернется. Я посижу с тобой. Ласковый голос и искреннее сочувствие в глазах Гульды вывели Эйлит из забытья… А когда по морщинистой щеке старухи стекла слеза и она, не вытирая ее, тихо проронила: «Бедная моя девочка!», молодая женщина бросилась на кровать и разрыдалась.
Облегченно вздохнув, Гульда решила оставить несчастную мать в одиночестве — пусть даст волю слезам — и тихонько, стараясь не шуметь, вышла из комнаты. Она спустилась в зал и велела Ульфхильде разыскать Голдвина.
Рольф надел свою самую нарядную рубаху. Правда, за три месяца лежания на дне походного сундука она изрядно измялась, но его это не беспокоило… Ведь из-под стеганого жилета и кольчуги будет виден только вышитый золотой нитью край.
Потом он причесал щеткой волосы и провел ладонью по подбородку, желая убедиться, что выбрился достаточно чисто. Затем, подхватив со скамьи шлем, вышел во двор и направился к привязанному к дереву Слипниру.
Оберт уже сидел верхом и нетерпеливо ждал друга. Он собрался раньше, так как ему не нужно было надевать доспехи и начищать оружие. Приехав в дом после бессонной ночи в монастыре, он, в отличие от Рольфа, довольно скоро приготовился к церемонии коронации герцога Вильгельма в Вестминстерском Аббатстве, наскоро умывшись и сменив рубаху.
Жена подарила Оберту
Рольф проворно оседлал Слипнира. Конюхи потрудились на славу. Лоснящаяся шкура жеребца стала белье снега, выпавшего ночью. Хвост переливался в солнечных лучах, как брызги водопада. Шевеля ушами, конь нетерпеливо пританцовывал, весь в ожидании команды сорваться и броситься вскачь.
Конюх протянул Рольфу знамя. На прикрепленном к древку копья темно-красном полотнище распростер крылья черный ворон. Рольф нашел его на горе Сенлак за день до того, как армия отправилась на Лондон. Несколько дней провалявшись в грязи, знамя совершенно не пострадало. Возможно, именно поэтому оно пришлось Рольфу по вкусу. Он уже словно наяву видел висящую над камином в его новом английском доме датскую секиру и строго напротив — знамя с искусно вышитым вороном, новой родовой эмблемой де Бризов.
Наконец они с Обертом в сопровождении слуг и оруженосцев выехали на дорогу, ведущую к Аббатству. В сторону Вестминстера уже тянулась целая процессия желающих поглазеть на церемонию коронации нового короля. В тот момент, когда Рольф проезжал мимо дома Голдвина, на дорогу торопливо вышла пожилая служанка. Увидев толпы народа, она растерянно остановилась на обочине. Ее сжатые в кулаки руки были прижаты к массивным бедрам, на лице застыло выражение беспокойства. Поджав губы, женщина попятилась назад, снова шагнув на покрытую серебристым инеем сухую траву. Казалось, она боялась или не хотела приближаться к людям, идущим мимо.
Рольф с любопытством наблюдал за ней. Он был почти уверен, что служанка вышла на дорогу вовсе не для того, чтобы, как это принято у простолюдинов, поглазеть на нарядно одетых прохожих. Наконец ее взгляд упал на Оберта и Рольфа.
Несколько мгновений она колебалась, затем, видимо приняв решение, обратилась к де Бризу на английском. Рольф не понял ни слова. Он догадывался, что служанка хотела бы поговорить с Обертом, но, памятуя о том, что не далее как два дня назад хозяин назвал того ничтожеством, не решалась сделать это прямо. Оберт и сам понял, в чем дело.
— Она спрашивает, не видел ли кто-нибудь из нас господина Голдвина, — высокомерно пояснил он. — Она думает, что, возможно, он пошел куда-то этой дорогой, так как его нет в кузнице.
— Нет, — ответил Рольф. — Последний раз я видел его вчера утром в мастерской. Что-нибудь случилось?
Уловив суть сказанного, служанка молча покачала головой и направилась к дому.
— Подожди, — окликнул ее Оберт. — Будь добра, передай своей хозяйке, что сегодня утром Фелиция подарила мне сына.