Любовь неукротимая
Шрифт:
Ему явно стало лучше. Прогресс налицо, даже если впереди все еще полно трудностей. Облегченно вздохнув, Пенелопа почувствовала, как подступают слезы, и, надеясь сдержаться, до дрожи сжала кулаки. Она поступила правильно, забрав Габриэля из Викеринг-плейс. Только сейчас она осознала, какую ужасную ошибку совершила бы, оставив его там. Непростительную ошибку. Как тогда, с Майклом.
Она вновь посмотрела на Габриэля. Он смеялся какой-то шутке партнерши. Пен вздрогнула, вспомнив, как он повел бы себя в подобном месте всего несколькими неделями ранее – происходящее потрясло бы его до спазмов в горле.
Кадриль заканчивалась. Пен наблюдала, как Габриэль провожает мисс Белл к группе юных леди. Они весело щебечут и смеются, а Пенелопе уже никогда не быть такой беззаботной – если она таковой и являлась когда-нибудь.
Внезапно в сердце Пенелопы поднялся гнев, к которому вскоре присоединились смущение и чувство вины. На кого она так злилась? На Майкла? На мисс Белл и ее подруг? Нет, Пен злилась только на себя – за то, во что превратилась ее жизнь. Прежде она и помыслить не могла, что когда-то сможет чувствовать себя на балу столь скованно. Когда она стала такой? Пенелопа не находила ответа на этот вопрос. Она избегала праздников после смерти Майкла, и теперь ей уже совсем не хотелось возвращаться к прежнему образу жизни. Но Пен никогда не обращала внимания на эти перемены в себе, как не замечала и привязанности к черному. Она просто жила.
– Все в порядке?
Вопрос Габриэля застал Пен врасплох. Она так углубилась в свои мысли, что не заметила, как он покинул щебечущую стайку и направился к ней через весь зал.
Нет. Все плохо. Но Пен не хотела говорить об этом, тем более здесь. Она хотела вернуться в Сомертон-Парк.
Пенелопа выдавила улыбку.
– Конечно. Более важно, как чувствуешь себя ты.
Обеспокоенность за Пенелопу не покидала лица Габриэля, но затмилась яркой триумфальной улыбкой.
– Никогда еще мне не было так хорошо. Правда. – Он медленно вздохнул, словно впервые в самом деле осознал, каково это – чувствовать себя хорошо. – Спасибо, Пен. Твой метод работает.
Пен улыбнулась, на этот раз искренне.
– Да, кажется, работает.
В зале раздались звуки вальса, и Габриэль протянул руку.
– Можно пригласить вас на вальс, миледи?
Пенелопа долго смотрела на его пальцы. Она очень любила вальс, но и его не танцевала с момента смерти Майкла. Эта частичка ее души оказалась безжизненной: Пен была не в силах воспротивиться своим чувствам и не могла согласиться на этот танец даже ради Габриэля. Вновь проснулся гнев – и сразу ушел, оставив после себя ощущение еще большей подавленности.
Пенелопа отрицательно покачала головой.
– Может, в другой раз?
Взгляд Габриэля вновь выдал его волнение, однако он медленно убрал руку.
– Разумеется.
– Вообще-то, – неуверенно начала она, проведя пальцами по лбу, – мне бы хотелось вернуться в Сомертон-Парк. Если не возражаешь.
Бромвич озадаченно нахмурился и сжал губы.
– Конечно. – Он галантно предложил ей свою руку. – Пойдем.
Габриэль провел Пенелопу сквозь толпу, каждая частичка его излучала напряжение. Но почему-то она знала: настроение маркиза имеет прямое отношение к ней. Пен с благодарностью приняла плащ и, когда они подошли к входной двери, едва ли не на лицо натянула широкий
В дороге Габриэль ни о чем не расспрашивал спутницу, хотя по его взглядам Пенелопа поняла: он сгорает от беспокойного любопытства. Но она лишь плотнее укуталась в плащ и отвернулась в сторону, наблюдая за ночным пейзажем. Ночь выдалась холодной и влажной, в лунном свете на листьях блестели капли воды. Все кругом было таким же хмурым и угнетенным, как чувства Пенелопы.
Когда они прибыли в Сомертон-Парк, Пен сама вышла из экипажа и поспешила к входной двери. Она не ждала, что их будут встречать, и едва ли не бегом направилась в свою комнату и заперлась на ключ. Впервые за последние две недели она собиралась лечь спать одна.
Габриэль стоял посреди гостиной, располагающейся между его комнатой и покоями Пенелопы. Он подошел к ее двери и протянул руку, чтобы постучать – как он уже делал трижды, – но опустил кулак. Какой в этом смысл? Она ведь велела ему уйти, но он не послушал. Он в любом случае войдет к ней в комнату.
Именно это Габриэль и сделал. Хорошо, что Пен не заперлась. Ему бы очень не хотелось объяснять Стратфорду, зачем понадобилось выбивать дверь.
Бромвич нашел Пенелопу не сразу – в комнате оказалось очень темно, лишь огонек камина давал легкое освещение. Сначала Габриэль посмотрел на кровать – но Пен там не было. Не нашлась она ни возле туалетного столика, ни у окна.
Наконец он заметил ее, сжавшуюся калачиком на стуле в дальнем углу. Пен обхватила колени руками, спрятав лицо; светлые локоны разметались по рукам и спине – она выглядела совсем как маленькое беззащитное дитя. Сердце Габриэля замерло.
Он быстро направился к ней и упал на колени перед ее стулом.
– Пен? Что происходит?
Когда Пенелопа подняла голову, Бромвич опешил. Плакать она уже перестала и слезы высохли, но оставили под глазами темные круги. Пен шумно втянула воздух.
– Я не могу больше вальсировать, – проговорила она, словно это могло все объяснить.
– Ничего страшного, – осторожно начал Габриэль.
– Я… я не выношу балов, и меня раздражает яркая одежда! – Пен кивнула в сторону сундука, где в беспорядке были сложены платья. Новые слезы заструились по ее лицу, и она, стыдясь их, крепко сжала губы и задрожала. – Как же я злюсь на себя!
– Ничего страшного, – мягко повторил Габриэль, стараясь успокоить возлюбленную.
Он не совсем понимал, что все это значит, но видел: ей необходима поддержка. На войне он часто встречал людей, терзаемых самыми разными чувствами – от отчаяния до гнева – и также знал, что они порой резко сменяют друг друга.
– Ты злишься, – сказал Габриэль. – На меня?
– Нет! – недоуменно посмотрев на него, воскликнула Пенелопа.
Бромвич облегченно вздохнул, хотя и знал, что не мог причинить ей боль.
– На себя?
Она нерешительно кивнула, в ее взгляде читалась неуверенность.
Итак, Пен злится на себя, но не только. Габриэль вновь взглянул на ее переполненный сундук. Она все еще не может носить цветное, а это значит, что ей придется остаться в черном – все-таки ее терзает чувство вины, она никак не может выйти из траура.