Любовь по-испански
Шрифт:
тем моментом для нас обоих, чтобы двигаться дальше безвозвратно.
Я поцеловал ее на прощание не задумываясь. Это был как инстинкт. Я по
характеру нежный. Он не имел никакого смысла, за исключением погружения в старые
привычки и горько-сладкого привкуса, чтобы сказать до свидания. Ты видишь, что я
больше не люблю Изабель,
Конечно, я знаю, как это все выглядело для тебя, и поэтому не могу винить тебя
за побег, обвинить в уходе. Все стало сложно, я брал на себя очень много, надеясь, что и
ты могла бы взять на себя тоже. Я никогда не должен был ставить тебя в это
положение и втягивать целиком, когда все было настолько неустойчивым, но дураки те, кто влюбляются, и я был дураком. Я и до сих пор им являюсь. И о том, что огорчил тебя, причинил боль, моя дорогая Эстрелла, я глубоко сожалею.
Все, что я могу сказать, если мне когда-нибудь снова представится шанс, я не
испорчу его. Я буду добр к тебе. Я буду лучше, чем просто хороший. И я буду бороться.
Даже если ты сбежишь, я верну тебя обратно. Я просто надеюсь, что у тебя есть
достаточно места в твоем сердце для усталого старого дурака, как я, который все еще
делает ошибки, когда должен знать, как лучше поступить.
Я люблю тебя.
Вернись ко мне, моя Эстрелла.
Матео.
Я смотрю на письмо в руках, как делаю каждый вечер, когда просыпаюсь и не могу
заснуть. Я могу видеть его только при свете, просачивающегося из-за занавески, но я знаю
каждое слово, каждую фразу наизусть. Это должно напоминать мне, за что я борюсь, напоминать, как тяжело было, когда Вера оставила меня почти год назад.
Я никогда не давал ей письмо. Я объяснил ей лично чувства, которые выразил в
нем. Я убирал в сторону все сомнения, которые у нее появлялись, а их иногда так много.
Но я никогда не давал его ей. Не было необходимости. Я написал письмо и сидел в своей
квартире, держась руками за голову, с разбитым сердцем, и понял, что этого не было
достаточно.
Вера заслужила больше, чем просто письмо. Она заслужила все, что у меня было. С
трудом мне удалось поговорить с братом и мамой Веры в Ванкувере и предложить купить
ей билет домой. Я сказал ее матери слова, которые вызвали у нее раздражение, что Вера
должна
Я люблю ее. Она — моя семья.
Это была авантюра. Я не знал, будет ли она даже в самолете, не говоря уже о том, простит ли меня. Так что я не торопился, чтобы убедиться, что все было правильно. Я
поговорил с Изабель несколько раз, и приложил все усилия, чтобы попытаться заставить
ее увидеть мою точку зрения. Я не хотел терять совместную опеку над Хлоей Энн; я не
хотел, чтобы она росла без отца.
Изабель почти смягчилась. Для этого потребовалось дополнительное
урегулирование деньгами, чтобы, наконец, заставить ее согласиться. Конечно, оно того
стоило. Ради того, чтобы не потерять свою дочь, я заплатил бы сколько угодно.
Ради того, чтобы вернуть Веру, я бы сделал все.
После того, как я прибыл в аэропорт, то ждал, когда приземлится самолет, стараясь
быть при этом незаметным. Я был уверен, что выглядел подозрительно, но мне не
хотелось давать повод Вере отступить. Я почувствовал ее прежде, чем увидел, ее аура
притягивала меня, как гравитация. Она выглядела очень красивой, настолько, что я едва
мог стоять на ногах и смотреть, когда она проходила мимо. Резкая боль охватила всю мою
грудь, и я был уверен, что со мной произошел сердечный приступ. Но это была всего
лишь реакция на то, что я увидел ее, и боль, что могу все еще ее потерять, в конце концов.
Обычно, я уверенный в себе человек — моя карьера привила мне это. Но в тот
момент я чувствовал себя абсолютно противоположно. Я направился в туалет, чтобы
плеснуть воды на лицо. Я смотрел на себя в зеркало и не видел уверенного человека в
строгом костюме. Я видел маленького мальчика, сердце которого лежало в чьих-то руках.
Я зашел в самолет на последней минуте и подготовился, когда пробивался вниз по
проходу. Я проигнорировал раздраженные взгляды людей, которым пришлось ждать
меня, и затаил дыхание, пока не увидел ее.
Вера была повернута к окну, а ее волосы закрывали лицо. Она выглядела
маленькой и тоскующей, и я жаждал коснуться тех блестящих локонов, которые падали на
ее спину, карамельно-апельсинового цвета. Женщина, сидящая возле прохода, уставилась
на меня с явным разочарованием — она думала, что с ней не будет никого рядом всю
поездку. Она не знала, что все мое внимание будет на другом сиденье во время полета.
Мое терпение испытывалось. Я сидел там, все еще как камень, глаза были
прикованы к Вере: во время движения самолета по земле, во время взлета, когда набирали
высоту. По тому, как вздымалась ее спина и иногда вырывающимся тихим всхлипам, я
понял, что она плачет. Потребовалось много усилий, чтобы не сломаться самому. Я хотел