Любовь по завещанию
Шрифт:
Барби сидела на постели. На коленях клубком свернувшись спит котенок. К слову котенок, который совсем недавно был похож на умирающего мокрого цыплёнка, сейчас оперился. То есть — распушился. Подрос, бока отожрал, с ними немало наглости. Приоткрыл один глаз, меня увидел, вытянулся всем телом, коготки выпустил, чуть царапнул нежную девичью кожу, всем видом говоря — ты тут так, для развлечения, а вот я то навсегда.
— Как я должна реагировать?
Барби отложила книгу, посмотрела на меня с любопытством. Котенок изящно перевернулся на
— Сказать, что соскучилась по моим мужественным рукам, — подсказал я. — По моему великолепному телу… Что желаешь оседлать меня, как жеребца и пуститься вскачь в неведомые дали, но я согласен и на минет. А ещё запереть это наглое животное на кухне.
Кот, словно понимая, что речь идёт о нем, зашипел сердито, показав острые зубки, а Барби покачала головой.
— Животное останется тут, — категорично заявила она. — Мальвина милая. А если кто у нас обнаглел, так это ты. Я все сказала.
И взялась обратно за свою книжку, даже рука не дрогнула.
— И что, никакого секса? — недоверчиво переспросил я.
— Вообще никакого, — отрезала Барби.
Я фыркнул и ушёл к себе — больно нужно было. Правда, я планировал весь день трахаться, поэтому других планов нет. Ничего, придумаю. Например — попью кофе. Ещё можно покурить. Попытаться читать. Постараться не завидовать коту, что лежит на её коленях. Осознать, что я и правда животное, причём озабоченное. Хватило меня на час.
— Барби! — позвал я. — Ты в курсе, что мы скоро разведемся? Скучать будешь по супружескому задорному сексу. Жалеть, локти кусать, а поздно.
— Клоун, — отозвалась она.
В оппозиции друг к другу мы были до самого вечера. Я затосковал — скоро уже уезжать и практически до утра катать по городу пьяных людей. Мне нужен был допинг, а Барби самый лучший допинг.
— Что мне нужно сделать? — поинтересовался я. — Чтобы ты сменила гнев на милость?
— Я даже не знаю… не быть таким козлом?
— А варианты реальнее есть?
Она задумалась. Я сижу на своём диване, она у себя в комнате, дверь открыта, ибо если запереть Писюн будет орать.
— Давай поговорим.
Я глухо застонал — воздержание не такая уж ужасная штука, как казалось.
— О чем?
— Ты меня так давно и упорно ненавидишь. А почему?
— Полегче у тебя вопросов нет?
Тишина. Ну, вот что ей сказать? Ненавижу за то, что олицетворяла собой все то, что у меня не было? Нормальность например. Она была из абсолютно нормальной семьи. Ещё Барби умела заводить друзей, а меня все считали высокомерным ублюдком. За то, что её все любили. Ненавидел за постоянное желание её потрогать — с ним я до сих пор так и не справился. Ненавидел за взгляд, в котором колючки. У Барби всегда для всех находилась улыбка. Кроме меня.
— Помнишь, при нашей первой встрече, мне десять было, кто-то разбил стекло, а ты сказала, что это я…
Барби засмеялась. Она смеялась так долго, что смех перетек в икоту, а остановиться все так и
— Ты больной сукин сын, — констатировала она. — Конечно не помню. Кто вообще помнит такое? Ну, кроме тебя. Но в таком случае зачем ты позвал меня на свидание?
Свиданием это назвать бы язык не повернулся. В деревне у деда и сходить то некуда. Нос, разбитый обожателем Барби как раз заживал, только мысли мои не давали покоя. Я представлял себе щеголеватого денди, именно такие парни ей нравились — лощеные, смазливые, наглые. В его объятиях — Барби. И когда я думал, о том, что этот урод может её трогать везде, где ему, блядь, захочется, у меня сносило крышу. Мне хотелось крошить, убивать, ломать руки, что к ней тянулись. Правда была в том, что я сам хотел её. Бестолковую, глупую, слишком красивую. Целиком. Только она на меня не смотрела. А когда смотрела…
Наверное это было жестом отчаяния. Я накручивал себя несколько дней. Скоро осень — уедет в город, и до новой встречи хрен знает сколько месяцев. Я сказал себе — хуже не будет. Побрился, блядь, хотя что там брить то было в восемнадцать лет. И позвал гулять. До сих пор стыдно. Она просто рассмеялась. Всего этого я сказать ей не мог. Перерос. Я уже не подросток, не молодой пацан, который неуверенность в себе прячет за высокомерием, но… не нужно ей этого знать. Поэтому я солгу.
— Я просто ребятам проспорил, — сказал я. — И все.
— Так я и думала.
Я стряхнул с себя воспоминания. Зачем ворошить, когда Барби рядом, и наконец трогать её можно сколько влезет? Целовать. Крепко, жадно, везде, где захочется, оставляя пятна на коже? И пусть — до развода. Так даже лучше. Закрыли гештальт — разбежались. Идеально. Я поймал Барби за ногу и потянул к себе, нависнув над ней сверху. У неё на щеках дорожки слез — это она так смеялась. Смотрю на неё, и щемит в груди, как-то… неправильно. Словно мне снова восемнадцать.
Барби снова рассмеялась. Задрала на мне футболку, приподнялась на локтях, чуть прикусила мой сосок. Одной рукой полезла пол свободную резинку шорт — эрегированный член ткнулся ей в ладонь, она чуть сжала его, сползла по постели вниз, а потом… пролезла у меня между ног и скатилась с кровати.
— Я к подруге пошла, — пожала она плечами. — Разрешаю думать обо мне во время мастурбации.
И сбежала краситься. Кот снова приоткрыл один глаз, посмотрел на меня, и клянусь — он насмехался.
— А тебя я вообще кастрирую, — обещал я ему.
Какие-то девушки может и собирались долго, но только не Барби, коли ей это нужно. Через полчаса ушла, слишком ярко, на мой взгляд, накрасившись, как-то сразу превратившись в ту самую, далёкую и совершенно не доступную Барби. Наверняка она ждала, что я попытаюсь её остановить, но я не стал — назло себе. Слишком пугало то, что со мной происходит.