Любовь под соснами
Шрифт:
Мое сердце сжалось, когда мама искренне поблагодарила его. Когда мы остались одни, она заметила, что он не такой уж и плохой человек. Я отвернулась. Болезнь изменила маму, она сосредоточилась на себе и не замечала окружающее. А я все больше и больше накручивала себя, что должна вспомнить о своей гордости и перестать быть удобной подстилкой и кухаркой в одном лице. А недавно после юбилея Петровича, где ему подарили большой аквариум, к моим обязанностям добавилась еще одна — кормление рыбок и покупка корма.
И вдруг произошло то, что никак не ожидалось. В наш класс прямо посередине года пришел новенький. Классная посадила его ко мне: Корзина болела гриппом. Сказала мимоходом, что нас с Зинаидой давно пора рассадить, мол, много болтаем. Мельком взглянув
Я нарочито зевнула и отвернулась к окну. Денечек был серый, хмурый, апрельский. Голая ветка жалобно билась в окно. Мне почему-то пришла в голову мысль, что ей холодно и одиноко. И она подобна мне. Именно это я чувствовала последние полгода. Нервы мои были на пределе. А я все никак не могла найти выход из положения.
— Воронцова, мечтать, конечно, приятнее, но вернитесь к нам, пожалуйста. — Нина Ивановна стояла у доски, глядя в мою сторону. Кое-кто захихикал. В классе меня не любили. Да я и не старалась никому понравиться или с кем-то подружиться. Держались мы с Корзиной особняком, и я вовсе не была в восторге от того, что нас рассадили. Мы же не первоклашки, в конце концов. Справедливости ради надо отметить, что учителя меня не любили тоже. Училась я кое-как, с тройки на четверку, держалась независимо. Независимость эта моя, впрочем, шла не от излишне высокого мнения о себе, а скорее от моей ущербности, внутреннего стыда, с которым я никак не могла справиться. Я чувствовала себя развращенной, испорченной и грязной.
— Я попрошу вас поделиться книгой с вашим соседом. Сегодня мы будем разбирать характер Наташи Ростовой. Я взяла второй том Толстого и положила на середину парты. Рядом с моим ухом прошелестело «спасибо».
Повернув голову, я встретилась с его большими глазами. Мелькнула мысль, что они похожи на мои. Такие же карие. Только вот выражение их было другое: ласковое, как у олененка. Я же, когда смотрела на себя в зеркало, видела загнанное животное. Разыскивая нужную главу, в которой Наташа убегала с Анатолем Курагиным, мы придвинулись ближе и наши плечи соприкоснулись. Мне вдруг стало хорошо и спокойно. Настолько хорошо, что я, казалось, так бы и сидела, не шевелясь, чувствуя, как сквозь рукав пиджака проникает его тепло.
Артем провожал меня домой в тот же день. Мы шли по бульварам, даже не держась за руки, но мне, впервые с моего приезда, показалось, что этот мир не плох. Даже без солнца, столь мною любимого, мне казалось, что равнодушный город улыбался мне окнами разноцветных особняков. Новый знакомый рассказывал о себе. До этого учился в Питере, а потом отца перевели на другую должность. Повысили. Мама не хотела переезжать, он тоже. Там прошло его детство, а здесь у него нет друзей. Слушая его, я ощущала, какая пропасть между нами. Он был неискушенным ребенком, я женщиной, которая знала непростительно много для своего возраста.
Новый знакомый предложил погулять, но я убежала домой и, закрывшись у себя в комнате, заплакала, прислушиваясь, не повернется ли в замке ключ. Сегодня после его нежных глаз, ласкающих меня, я никак не могла позволить, чтобы меня использовал старик.
Отношения с Артемом, как я ни старалась их затормозить, развивались быстро. Когда мой опоганенный рот поцеловали его неумелые губы, я замерла от блаженства. Мне показалось, что своей неискушенностью он очищает меня. Его нежность, робкие признания, заставляли меня смущаться больше, чем проделки Петровича в спальне. Мы целовались в подъездах, усевшись на широкие подоконники, и я чувствовала, как упирается в меня его крепкая плоть. Его ласки так распаляли меня, что дома мне приходилось мастурбировать. Артем был так скромен, что мне пришлось напроситься к нему
— Обещай ни о чем не спрашивать, — я опустилась рядом с ним, расстегивая его рубашку. Он, наконец, запустил руки под платье, расстегнул лифчик и начал ласкать мои груди. Мое измученное тело наслаждалась его чистыми прикосновениями. Я чувствовала, что сейчас разрыдаюсь. Мое превращение из девушки в женщину должно было произойти вот так и никак иначе. Тогда с моей душой все было бы в порядке. Неправда, что то, что нас убивает, делает нас сильнее. Боль, оседая в душе, делает нас злыми и жестокими. В убийцах всегда слишком много боли и силы.
В тот день я не разрешила Артему меня проводить. Пока я шла по тем же самым бульварам, по которым мы шли вместе, мое сердце разрывалось от боли. После того, что случилось, я больше не могла принадлежать Петровичу. После неискушенных рук и губ этого мальчика мое тело очистилось, и я стала лучше относиться к нему. Притупившаяся ненависть к Петровичу возгорелась с особенной силой. Судьба помогла мне в тот день не наделать глупостей и дала время принять решение. Мучитель мой укатил на Кубу отдыхать, и я осталась в блаженном одиночестве. Ненавистная квартира — немая свидетельница моих мучений — показалась мне вполне уютной после того, как я плотно закрыла дверь в спальню. Решив почитать на сон грядущий, я отправилась к книжному шкафу. Скользя пальцами по корешкам книг, совершенно уверенно вынула Булгакова.
Глава 10
Утром Кристина проснулась в плохом настроении. Заливающее спальню солнце казалось насмешливым и издевающимся. Кристина долго валялась в постели. Ни бегать, ни плавать, а уж тем более делать упражнения на тренажерах не хотелось. Она чувствовала себя разбитой и несчастной. Дел по работе на сегодня никаких не намечалось, что тоже было плохо. Когда приходила депрессия, Кристина знала, что ей лучше носиться по делам, в разговорах и разъездах забывая о себе. Но сегодня спешить было некуда. Еще вчера телефон подозрительно молчал, грозя неминуемым августовским кризисом, когда все клиенты разъезжались по курортам и дачам. Устав валяться, Кристина вышла на балкон и поморщилась. Денек обещал быть жарким. Немного постояв в нерешительности, поругивая себя за лень, она спустилась вниз, чтобы сделать кофе и бутерброд. Взяв поднос, отправилась в сад. Заливались радостно птицы, с озера доносились возбужденные детские голоса. Отскочила от стола сброшенная сосной шишка. Кристина посмотрела вверх на голубое небо. И от какой-то его особенной яркой нежности с чистейшим единственным облачком, почувствовала, как защипало в носу от пронзительной жалости к себе. Бросив недоеденный бутерброд, побрела по саду к засохшей сосне. Обняла ее шершавый, уже неживой ствол, чувствуя, как побежали по щекам горячие слезы. Сегодня она была совершенно одна, маму еще вчера забрали на очередное обследование, и теперь Кристина могла плакать сколько угодно в одиночестве. И от этой своей ненужности, такой милый день казался невыносимым. Уж лучше бы дождь, на который можно было бы спихнуть свое плохое настроение, сравнять слезы на щеках с каплями дождя на стекле. Эх! Да что ж с ней такое?! Витька? Нет его. Она вчера решила. Придумать игру, в которой бы его не существовало. Ее жизнь без него. Ведь было же так когда-то.
Кристина похлопала ладошкой сосну и побрела к столу. Недоеденный бутерброд, недопитый кофе. И тоска. Она почти с радостью услышала мелодию мобильника. Как хорошо-то. Да, она здесь. Готова показать любую квартиру. Даже самому противнючему из клиентов. Только выдерните меня отсюда.
— Не вешай трубку, ладно? — его голос был хрипловатым и до ужаса родным.
— Что ты хочешь?
— Тебя, конечно.
— Ничего не будет. Ты разве не понял?
— Почему ты не сегодня не бегала?