Любовь – полиция 3:0
Шрифт:
Полдень. Он принимал в своей хижине Господа и полосатых ангелов-слуг. Она подавала к столу сочные плоды агаисовых деревьев на широких и плотных листьях кои, и слушала, что пришёл сказать Господь.
Господь сказал имя: «Я».
Ещё сказал, что плывёт туда, куда уходит на закате солнце, и что там хорошо. Ангелы смеялись. Я достал прозрачный сосуд с красной водой и налил оттуда в глиняную чашу Ону. «Пей». Он испил из чаши до дна. Внутри Она всё заиграло, и Он почувствовал прилив доселе незнакомых волн. И Я сказал: «Пей». И Он выпил вторую чашу божественного напитка. Мир
– Она, пойдём туда, куда уходит солнце! – сказал Я.
– Да будет воля твоя, Я! – Она поцеловала засыпающего Она: – Жди Ону, Она посмотрит, куда уходит солнце, и будет говорить, а Он будет смотреть вдаль и слушать.
Вечером у Она болела голова. А потом, когда, оббегав весь остров в поисках Оны, Он никого не нашёл: ни Бога, ни любимой, – Он поднялся на белую скалу и увидел в лучах заходящего солнца уходящее за край странное облако.
Это был первый вечер без Оны.
Через несколько дней Он нацарапал три строчки на куске белой мягкой коры агаисовго дерева и нарисовал сидящего человечка. Он скрутил это в тоненькую трубку и просунул в горлышко прозрачного сосуда, где когда-то хранился божественный напиток. Отверстие сосуда Он закупорил густой смолой агаисового дерева. Вечером, провожая солнце, Он бросил сосуд в волны.
Дни проходили за днями, луна худела и поправлялась, сезонные ветры меняли своё направление, но каждый раз на закате на вершине белой скалы вырисовывалась одинокая фигурка человека.
А где-то в безбрежном океане плывёт послание к Оне.
– Тебе больше заняться нечем? Времени свободного много? – спросил поп.
Улыбка на его лице немного скрасила отповедь.
– Хватает.
Времени у Шишликова всегда было в избытке. Хоть и меньше, чем у островитянки и её земляков, заходящих изредка в порт на больших контейнеровозах, – те уж совсем никогда никуда не торопились и разрушали все накопленные Шишликовым представления о времени. Зато в сравнении с коллегами, приятелями и второй женой, у которой недели были расписаны по часам, он успевал всё без спешки, и времени при этом оставалось с запасом. О дефиците времени он даже никогда не думал.
– Время нужно на спасение тратить! – нарушил священник затянувшееся молчание и скрылся в приходском доме.
Смущённые землекопы один за другим похлопали Шишликова по плечу:
– Тут он не прав! Не обращай внимания. Пиши!
Шишликов не помнил, задела ли его тогда поповская колкость, но теперь при повторной критике напрашивался логический вывод, что начинающие писатели совсем не в милости у хранителей Святого Писания. Иметь у себя в общине непредсказуемого летописца – для любого настоятеля прихода лишняя головная боль. И если в первом случае опасения священника полностью оправдались, то и в отношениях Шишликова с отцом Иоанном возникла трещина недоверия.
Вскоре из северных врат алтаря явился отец Иоанн со вскрытым почтовым конвертом:
– Раз ты так любишь писать, вот тебе задание: будешь
Шишликов растерянно принял письмо из оренбургской колонии:
– Хорошо!
Отец Иоанн объяснил:
– У меня нет времени отвечать – вот ты и займись полезным делом, если готов к послушанию. А повести не надо.
Два дня Шишликов не прикасался к письму – как бросил на угол стола, так и обходил стороной. Что в нём могло быть, кроме тоски, и зачем оно вообще кому-нибудь нужно? Письмо из тюрьмы – мира, совсем не соприкасающегося с миром Гали. Противоположное от счастья направление. Наконец, Шишликов заставил себя прочесть грусть чужого и незнакомого ему Александра, осуждённого восемнадцать лет назад на пожизненное заключение. Упование на Господа, осознание вины и желание узника общаться вызывали негодование и ропот. «Я-то тут при чём? Мне-то это зачем?» – ответ Шишликов выжимал из себя, как воду из сухой рубахи. Выдавливал растерянно, давая глупые советы и ободрения. Под конец, уже охваченный злобой на противную природе человека несвободу, он писал грубо, жёстко, не жалея арестанта.
Гауптвахта
Ему вспомнились сутки, проведённые самим в камере гарнизонной гауптвахты. Шишликов был влюблён тогда в шестнадцатилетнюю местную девушку, хорошо говорившую по-русски. Будучи сержантом-сверхсрочником, он заступал в суточный наряд по парку и шёл вдоль шоссе в расположение воинской части. В полном обмундировании с портупеей через плечо, кобурой и начищенными до блеска хромовыми сапогами – ничем, кроме погон, он не отличался от офицера. Только две скромные жёлтые лычки на плечах сдерживали его браваду, но и они не мешали ему держать осанку, подчёркивать выправку и задирать подбородок перед городскими девушками, а если выпадало счастливое поручение забрать солдат из гарнизонного госпиталя, то и перед русскими медсёстрами. Дурак был Чацкий и либерал, а мундир во всех отношениях человека красит и благородит.
Шишликов служил в отдельном батальоне связи, расположенном на территории танкового полка. Гарнизон был огромный, и идти из дома до казармы было прилично – версты две. До части было два пути: по территории полка, где то и дело нужно отдавать честь старшим офицерам, и по шоссе на самую окраину провинциального города.
Нужно было успеть на инструктаж, получить оружие, двух дневальных и сменить на посту прапорщика из второй роты. Когда до контрольно-пропускного пункта оставалась сотня шагов, Шишликова резко одёрнул возмущённый голос:
– Стоять. Кругом. Почему не отдали честь, товарищ младший сержант?
– Что? – не понял, для кого нужно было прикладывать правую ладонь к козырьку фуражки, рассерженный Шишликов.
Перед ним стояли взрослая блондинка в гражданке, работающая в штабе стенографисткой, и зелёный уазик с номерами комендатуры. В открытую дверь из уазика неслось гневное:
– Сержант, честь не положено отдавать старшим?
– Так вы же в машине. Я и звания вашего не заметил! – оправдался Шишликов.
– Ты ещё пререкаться вздумал? Почему с сумкой?
– Что? – туго соображал Шишликов: – В наряд заступаю по КТП.
– Почему с сумкой, спрашиваю, военный?
Сумка была дерматиновая, защитного бурого цвета, которая подходила под характеристику ручной клади, буквально на днях одобренной командованием для ношения офицерским, прапорщицким и сержантским составами.
– А с чем мне ходить?
– Военному положено ходить с дипломатом! – рычал комендант.
Женщина из строевой части неожиданно попыталась заступиться за рассеянного сержанта: