Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
Однако над молодым лейтенантом сжалились, никто не прервал его.
— Прожектор-искатель ищет в небе самолет. Как поймает, сопроводитель тотчас же перекрывает своим лучом луч искателя в той точке, где находится пойманный самолет. Если у других сопроводителей нет иной задачи, то и они к ним присоединяются. А если появится новый самолет, то искатель оставляет уже накрытый объект на сопроводителей, а сам ищет вновь появившуюся цель.
— Вот спасибо! — все же не выдержал Пересыпкин. — Наконец-то я узнал, как действуют прожектора… Но какое
— Не мешай! — цыкнул на него Кругляков.
— А такое, — ответил Сенаторов, — что именно по этой причине мой взвод был разделен на три части. И каждое отделение выбирало позицию на расстоянии двух-трех километров друг от друга. Я находился обычно при главном прожекторе. Но следует заметить, что в каждом отделении всего по четыре, по пять человек, а с четырьмя, с пятью легче свыкнуться, нежели с целым взводом. Вот потому-то эта женщина скоро с нами освоилась и приходила ко мне без стеснения… Поняли наконец?
— Да что тут поймешь? — пробурчал капитан Яблочкин. — О какой женщине речь? Куда она приходила, зачем? Рассказывай все по порядку, чтобы можно было разобраться, — сказал он строго.
— Хорошо, — согласился лейтенант. — Дело было так. Я с одним из моих прожекторных отделений стоял на краю села, поблизости от железнодорожных стрелок и домика с красной крышей, притулившегося у самой железнодорожной насыпи…
— Да брось ты эти проклятые прожектора! — посоветовал Докучаев. — О себе говори: что с тобой было, ну и о чувствах своих, что ты переживал, чего добивался. Понятно тебе?
— Понятно. Только погодите, не мешайте, а то совсем с толку меня собьете… В этом казенном домике жила семья стрелочника, семь человек — ни больше ни меньше…
— Вот так, — смягчился Яблочкин. — Говори от души, смело, просто. История — такая хитрая штука, что сама заставит себя рассказать, если, конечно, это стоящая история, а не пустая трепотня…
— Хозяина звали Семеном. Он был потомственным стрелочником, до войны тоже работал стрелочником. А когда дела повернулись круче, когда фронт докатился до самого его села и железнодорожников стало не хватать, его отправили на курсы машинистов, потом поставили машинистом на паровозе. А на должность стрелочника вместо него определили его мать. Она и до того помогала сперва мужу, погибшему в самом начале войны, потом сыну, и дело это знала не хуже, чем они.
Семен овдовел еще до войны. Жена его умерла от сердца и оставила на руках мужа двух малолетних девочек. Когда Семен учился на курсах, он случайно познакомился с одной молодой вдовой по имени Рита. Муж Риты погиб во время бомбежки, и у нее тоже осталась маленькая дочурка.
Одинокой женщине приходилось куда как туго. Она работала в каком-то районном учреждении счетоводом, и в эти трудные времена ей, конечно, не так-то просто было прокормить себя и дочку. Поэтому, когда Семен предложил Рите выйти за него замуж, она, немного поколебавшись, согласилась.
Окончив курсы, Семен забрал Риту с дочкой и поселил их в маленьком
Семен целыми неделями не возвращался домой. Большая нехватка была в машинистах, и его посылали то туда, то сюда. Дома оставались свекровь со снохой да четверо детей мал мала меньше, а самый младший — он родился у Риты от Семена — был еще сосунком…
Между первым прожекторным отделением моего взвода и двумя остальными пролегала железная дорога. Чтобы попасть из одного отделения в другое, мне приходилось пересекать ее у самого дома стрелочника, и я проделывал этот путь по нескольку раз в день.
В июле, когда стоят белые ночи, нам не было покоя от вражеской авиации. И хотя мы не отходили от прожекторов, но их лучи в такую пору не имели силы. На нас так и сыпались упреки и нагоняи, но что тут можно было поделать?
Днем, правда, мы отдыхали. Наше дело ведь такое: по ночам работай, днем отсыпайся. Оттого и называют нас в шутку «летучими мышами».
Когда, проверяя свои отделения, я проходил мимо дома стрелочника, Рита глядела в окошко, и я всегда видел ее в одной и той же позе: она стояла, наклонясь и облокотившись локтями на подоконник, подперев подбородок ладонями. Платье-сарафан оставляло открытыми ее белоснежные руки, а в глубоком вырезе почти до половины виднелись полные, ослепительно белые груди…
— Гей, гей, — вскричал Яблочкин — не надо так подробно!..
— Смотри-ка, а ведь он, оказывается, умеет рассказывать, — сказал Докучаев и так посмотрел на Сенаторова, словно увидел его впервые.
Это простодушное замечание придало смелости лейтенанту — он успокоился, повествование его стало еще более связным.
— …А я был каждый раз сам не свой, старался не глядеть в ту сторону, но это почему-то не удавалось, и шагал я мимо домика с красной крышей не иначе как скосив глаза. Дальше — больше. Я старался пройти как можно ближе к дому, наверное для того, чтобы лучше рассмотреть Риту.
И вот что особенно удивляло меня: не было случая, чтобы Риты не оказалось у окошка. Глаза у нее были серо-синие, очень красивые, с длинными ресницами и тонкими, дугой изогнутыми бровями, и глядела она так грустно, что мне становилось жалко ее. Чувство это все усиливалось, сам не знаю почему.
Прошло две недели, и хотя мы встречались так вот по нескольку раз в день, но почему-то не пробовали заговорить друг с другом.
За все это время мужа Риты мне не случалось увидеть хотя бы мельком, а свекровь ее расчищала пути, встречала поезда с флажком в руке или же хлопотала на своем огороде.
Огород у них был, в общем, большой; вдоль линии тянулась довольно длинная вскопанная полоса, где росла всякая всячина: картофель, капуста, зелень, огурцы, помидоры. Словом, то, чем может пропитаться семья, живущая на отшибе, вдали от города.