Любовь принцессы

Пастернак Анна

Для человека, которого пугает перспектива брака, который боится стать заложником дурной наследственности и невольно причинить боль сродни той, которую его отец причинил матери, Джеймс не мог сделать более удачного выбора. Влюбившись в принцессу Уэльскую, жену будущего короля, он мог быть уверен, что их отношения не получат развития. И Джеймс мог клясться в любви самыми страшными клятвами и хранить верность их тайной близости, прекрасно зная, что их отношения никогда не перерастут в настоящий союз, который мог существовать лишь в области сновидений, никогда не воплощаясь в реальности.

Однако трагедия Джеймса заключалась в том, что он обманывал себя. Поверив в безопасность отношений с Дианой, он позволил

себе влюбиться в нее. Он не убоялся этого, уверенный, что здесь его не может ждать западня. И вот он дал волю своим чувствам и загнал себя в угол. Он клялся Диане в вечной любви, даже не подозревая, как это верно. Но судьба провела его. Ему никогда не освободиться от нее, не перестать любить ее. Он попался в ловушку, которую сам себе расставил.

9

Джеймс с восторгом встретил известие о том, что ему предстоит участвовать в войне в Заливе. Словно Бог снова услышал его молитвы. На войну он рвался не только для того, чтобы испытать на практике свои накопившиеся за шестнадцать лет теоретические познания, но и в надежде встретить смерть.

В смерти нет бесчестья, особенно в смерти на поле боя. Он долго думал об этом и пришел к убеждению, что это будет самым лучшим и честным выходом из тупика, в котором он оказался.

Джеймс вернулся в Германию к своим солдатам и офицерам к Сочельнику. Накануне вылета в Залив с небольшим авангардом он хотел провести с ними вместе Рождество.

Бессонной рождественской ночью, лежа на своей жесткой армейской кровати в лагере Зенне, испытывая одновременно и счастье и печаль, он обдумывал всю свою жизнь. Конечно, она была богата событиями. Ему посчастливилось родиться в такой любящей и дружной семье. И, конечно, он ощущал свою избранность, понимал, что роль, которую ему выпало играть в романе с Дианой, исключительна. Судьба, решил он, до сей поры оберегала его от серости и посредственности существования. Но теперь он почувствовал, что не может больше жить с тайной мукой в груди. Последняя встреча с Дианой вновь вознесла его на вершину счастья, но он знал, что это не может продлиться долго. По-прежнему впереди зияла пустота. Вся его жизнь, как она ему представлялась сейчас, пришла к своему логическому завершению.

Ведь рано или поздно их тайна непременно раскроется, и они предстанут на всеобщее обозрение. Яд публичного осуждения отравит их отношения. Чистота их союза будет осквернена, ибо едва ли посторонний грубый взгляд сможет уловить ее волшебный оттенок. И не померкнет ли этот оттенок в ярком свете? Кроме того, возникала опасность и для его армейской карьеры. Ему было страшно подумать, что придется, возможно, расстаться со своим полком. Он опасался, что эта потеря станет последней каплей.

Мысль о бесконечной и пустой жизни, которая предстоит ему без Дианы, была невыносима. Он не желал обрекать себя на вечное одиночество, но иного выхода не видел. Он всей душой хотел поверить ее словам о том, что они смогут вести собственную жизнь вдвоем, жаждал, чтобы эти слова оказались правдой, но знал, что это невозможно. И не стоит понапрасну распалять воображение.

Если бы ему посчастливилось погибнуть в бою, было бы прекрасно. Если бы ему выпало умереть сейчас, пока еще так живо в памяти их примирение, ему бы не пришлось уносить с собой в могилу леденящее одиночество. Конечно, Диана будет в отчаянии, но сможет, по крайней мере, гордиться им и не разочаруется в нем. Им никогда не придется испить всю горечь от неизбежного разрыва их отношений. Они будут избавлены от лицезрения этой жестокой реальности.

Он пойдет на все, чтобы не пришлось пережить снова такие страдания, какие он перенес за последние восемнадцать месяцев. Он не хочет больше так мучиться; он хочет

сохранить лишь незамутненный образ последних чистых дней, проведенных вместе.

Смерть представлялась ему великой честью. Речь, разумеется, не может идти о самоубийстве — об этом он никогда даже не помышлял, считая постыдной, недостойной слабостью. Это была бы последняя пощечина тем, кого он любит, а Джеймс не хотел доставлять им неприятности, позорить их имя. Нет, это даже не приходило ему в голову. Но окончить жизнь так же достойно, как следовало ее прожить, казалось ему славным и мужественным.

Он боялся жить гораздо больше, чем умереть. Жизнь представлялась много труднее смерти. Какая роскошь, какое блаженство — вдруг все сбросить, мгновенно освободиться от бремени ответственности. Собираясь к отправке из Германии, он заметил, что, как это ни странно, его ничуть не пугают война и предстоящие тяготы. Он был уверен, что отлично подготовлен к войне. Под его началом состояло сто двадцать человек команды и двадцать пять единиц бронетехники, в том числе четырнадцать танков, и он мог гордиться своими подчиненными. Он приучал их к мысли о возможной войне. Он подготовил их к любой неожиданности, и теперь наступал час великой проверки. Он всегда ждал подобного испытания, готов был с радостью выполнить любое задание, и выполнить хорошо — в этом он был уверен.

Нет, его не пугала перспектива провести долгие месяцы в Персидском заливе, не пугали боевые действия или волнение, не отпускающее все двадцать четыре часа в сутки. Его не страшили физические тяготы, груз обязанностей командира, бесконечная череда неотличимых друг от друга дней и ночей, протекающих в вечном напряжении. Все это, в конце концов, признаки того, что вы еще живы, что вы еще дышите и боретесь за выживание. Что у вас еще осталось за что бороться.

Пугало его далекое будущее, та крошечная точка на горизонте, к которой сходилась вся его жизнь, а вернее — жалкое существование, ожидающее его после окончания войны. В отличие от большинства его подчиненных у него не было ни жены, ни детей, к которым он мог бы вернуться, ни даже собственной жизни. Он не заложил никакого фундамента. Не было в его жизни ничего, что бы он счел достойным сохранения; лишь память о Диане, сохранить которую в неприкосновенности поможет смерть.

Сейчас ему трудно было даже представить, что он может когда-нибудь жениться. Никогда ему не освободить своего сердца для другой. Без Дианы все вокруг меркло, а вдвоем их путь едва ли будет усыпан розами. Вот почему он жаждал смерти. Умереть казалось ему привлекательней, чем влачить жизнь только ради самой жизни, ради того, чтобы уныло проплестись по всему предначертанному кругу.

Психологически Джеймс был прекрасно подготовлен к войне. Он побывал дома и убедился, что там все в порядке. Обе его сестры вышли замуж и жили недалеко от матери в Девоншире. Он оплатил все счета, написал завещание и, что самое важное, помирился с Дианой. Когда он собирался поехать в Германию на встречу со своей командой перед отправкой в Кувейт, он почти достиг душевного покоя. Он был готов к битве, готов отдать свою жизнь за родину и за любимую женщину.

Разумеется, он не говорил о своей жажде смерти кому-нибудь из друзей или родных и, конечно же, Диане. Он понимал, что это только причинит ей невыносимые страдания и она не сможет понять чистоты его намерений.

По правде говоря, их прощание после двух дней, проведенных в Хайгроуве перед его отъездом в Германию, могло бы возродить надежды. Были, конечно, неизбежные слезы, но Диана держалась молодцом, забыв о своих обидах. Словно она почувствовала, что к нему вернулась прежняя сила, что стремление ринуться в бой возродило в нем чувство собственного достоинства, и она была рада увидеть в нем прежнюю уверенность, которая всегда так привлекала ее.