Любовь против (не)любви
Шрифт:
Но такая Томочка, как понимала теперь Катерина, была маме понятнее, и с такой было проще, чем со счастливой и упрямой.
А здесь что? Хорошо — бывает? И ничего за это не будет?
Правда, память то и дело подсовывала Кэт Торнхилл — которая и пожить-то толком не успела. Дурочку Дороти, которая осталась жива, но — всё равно что умом тронулась. Мэри, дочку кухарки Петрониллы. Ещё вспоминались какие-то истории о несчастной женской судьбе, и все они говорили — нет, здесь так же. Здесь тоже нужно терпеть, рожать с риском не подняться больше,
Впрочем, ей-то достался заботливый! Чтобы в родном мире да вот в такой дом поселил — это кем же такой мужчина должен быть? И судя по всему, с доходами у него проблем нет. И он готов тратить те доходы на неё, Катерину, и на их будущую жизнь…
Дурная мысль скакала дальше — хорош, красив, богат. Принят при дворе. И уж наверное, на него положила глаз не одна здешняя девица. И кто знает, что там, где ему нужно бывать по службе, и кто там, и не желают ли они, чтобы о них тоже позаботились, и чтобы их взяли в жёны?
О нет, Жиль был безупречен. Он всегда отзывался, когда она, подумавши какую-то очередную нехорошую мысль, хваталась за зеркало и звала его. И если она его просила — то приходил своими теневыми путями, тёмными и страшными. Она однажды попросила показать ей — он честно показал, из комнаты в комнату. Было очень страшно, но в целом — терпимо. И он — всю жизнь вот так? Нет, лучше лишний раз не просить. Перетерпеть.
Он не мог понять — отчего она беспокоится. И даже когда он заявился домой раненый, тоже не мог понять — пустяки же, право слово. Ага, дело житейское. И так и не сказал, кто его — враги, еретики или, может быть, братец. И Виаль не сказал — покачал головой и ответил, что, мол, не нашего с вами, мадам, ума то дело, потому что дело государственное, и господин Жиль сам разберётся. Он умеет, поверьте.
Он умеет. Надо поверить. Это было очень сложно — поверить. Поверить, что и с ним всё хорошо, и с ней, и он разберётся, и она может спокойно делать что-то своё.
Сначала он обещал приехать, но — что-то задержало его, и конечно же, он не смог объяснить — что именно. Она говорила себе, что Роб прошлым летом то и дело уезжал, то и дело где-то ночевал, и она ж ни слова ему о том не говорила, только раны чистила да бинтовала. В чём же разница? В том, что Роба она так не любила и так за него не беспокоилась?
Жиль вернулся и не понял, откуда упрёки и недовольство. Она сама понимала, что говорит какую-то ерунду, которой он никак не заслужил, но — ничего не могла с собой поделать. Он пробовал утешать и говорить ласково, как привык, но — это были какие-то не те слова, которые она хотела бы от него услышать. Она так переживала! За него! А он! Как ни в чём не бывало!
Поначалу он пробовал успокоить, потом — разобраться, в чём дело, но она и объяснить-то толком не могла, в чём дело, а «я переживала» делом не считалось вот никак. То есть — считалось, но — «Кати, ты ведь понимаешь, что я не могу сесть возле тебя, как бы хороша ты не была?» О да, ему нужна его работа, она у него любимая
Наверное, в тот вечер она вела себя особенно гадко, а он был слишком уставшим, чтобы вникать в то, что ей вообще от него надо. Он просто взял с сундука плащ и шляпу и провалился в тени. И не сказал ничего — ни куда пошёл, ни когда вернётся.
Утром его не было, а на вызов по зеркалу он не отвечал. Она же проплакала ночь — уже поняв, что вытворила что-то не то — и продолжала утром. Грейс сидела подле неё и выговаривала — вот, миледи, разве ж так можно, и как же теперь господин Жиль вернётся?
А Катерина понимала, что была права, когда сказала ему — это она на самом деле страшная. Его сила — она справедливая. Он не убил ни одного человека от неуверенности в своих силах. Или — его кто-то научил этого не делать. А её, выходит, и никто не научил, и сама она научиться не смогла.
В дверь заколотили. Грейс открыла и что-то спросила, а оттуда, о боже, оттуда говорил даже не Виаль, а господин Лионель! Ох, точно, сегодня же среда, сегодня же она должна была пойти к нему на занятие! Сколько же сейчас времени?
Грейс мрачно сообщила, что времени — почти полдень, и там пришёл господин Лионель, который желает знать — не случилось ли чего, раз она и на занятие не явилась, и по зеркалу не отвечает, и господин Жиль тоже не отвечает, и никто не знает, где он есть.
— Как так никто не знает? — подскочила Катерина.
— Вот так, — пожала плечами Грейс. — Господин кардинал ждёт вас в гостиной, сами спросите.
Пришлось одеться, умыться ледяной водой и спуститься в гостиную. Господин Лионель поднялся, увидев её, поклонился и поинтересовался:
— Что же случилось, госпожа Катрин?
— Не знаю, — шевельнула она болевшей после бессонной ночи головой.
— Не может такого быть, — вкрадчиво сообщил он. — Думаю, знаете. Куда делся Жиль?
— Провалился… и всё.
— Очень точно, — усмехнулся господин Лионель. — Осталось узнать, в какую преисподнюю, и что его туда загнало. Или кто?
— Наверное, я, — сказала Катерина и села.
— Я чего-то о вас не знаю? — усмехнулся он.
— Возможно, — кивнула она.
Тем временем Марта принесла кофе и булочки, и ворчала, что как так можно — только ругаться и ничего не есть.
— Рассказывайте, госпожа Катрин, — кивнул господин Лионель, взяв чашечку.
Но она только всхлипнула, потому что представления не имела, что и как ему рассказывать.
— Если там такая уж страшная тайна — знаете, я тот самый человек, которому можно её доверить, — усмехнулся он.
Но у неё только слёзы текли.
— Так, — он отставил чашку и глянул серьёзно. — Немедленно выкладывайте.
И тут Катерина узнала, что такое матёрый и опытный маг-менталист. Она поняла, что не сможет скрыть от него ничего — если он спросит. И испугалась ещё сильнее. И принялась говорить — что он хотел. О Жиле, о себе, о своих сомнениях.