Любовь со второго взгляда
Шрифт:
Итак, наступило время сдачи «Суеты». А я была дебютантом. По такому случаю вообще собиралась толпа народа. Брагинский очень волновался. Предупредил меня:
— С Сизовым не спорить. Все, что он скажет, надо выслушать и записать. А потом мы с вами спокойно обсудим.
— Хорошо, Эмик, не буду спорить. Буду конспектировать.
Началось обсуждение. Все выступают, высказываются. Говорят хорошие слова. Наконец встает Сизов. Сначала одобрил в целом. Потом пошли замечания. Штук пятнадцать.
Особенно почему-то придирался к тому эпизоду, где Польских
— Насмотрелись западных фильмов — понятно каких! «Валетом», понимаешь!
(Я к тому времени ни одного специально «такого» фильма вообще не видела. А вот начальство-то наше как раз насмотрелось, понимаешь…)
Потом Сизов совершенно неожиданно дал слово мне. Я смотрю на Эмиля. Он — сама непроницаемость. Тогда я набираю побольше воздуха — и вперед:
— Эмиль Вениаминович запретил мне как режиссеру фильма спорить с вами. Я не могу его ослушаться — он мой Первоисточник. Но я все равно буду спорить с вами… как женщина… Почему вы считаете… — и дальше пошла (от зажима) в наступление…
Как ни странно, многое удалось отстоять. Но от пяти-шести своих замечаний Сизов не отступал ни на пядь.
Поправки я сделала. Картину успешно сдала в Госкино. Но меня эти поправки изъели-источили. Решила еще побороться.
Я знала, что Николай Трофимович приходит в свой мосфильмовский кабинет по субботам. Чтобы спокойно поработать в тишине.
Прихожу в субботу. Топчусь в его приемной. Выходит Сизов:
— Чего надо?
— Вот сдала картину в Госкино.
— Поздравляю! — и поворачивается, чтобы уйти.
— Николай Трофимович! Давайте вернем вырезанные эпизоды! Лучше было!
— Да ты что? Уже в Госкино приняли. Нельзя!
— Они не заметят, честное слово. Я тихо верну. По-пластунски.
Сизов рассмеялся такой моей наглости.
— Ну давай, ладно…
За «Суету сует» я получила много красивой «посуды». Два огромных бокала красного хрусталя — приз за режиссуру на фестивале «Молодость “Мосфильма”». И еще высокий металлический кубок без специального назначения — приз от прокатчиков (фильм шел очень успешно).
Кстати, успех фильма очень воодушевил Брагинского. Для Эмиля Вениаминовича было очень важно, что он сделал хорошую картину с начинающим режиссером.
Застойные времена. Застольные времена.
Были дни «Мосфильма» в Ереване. Мы полетели по личному приглашению Демирчяна, первого секретаря ЦК Армении. Во главе нашей делегации — лично Николай Трофимович Сизов.
В холодильнике моего ереванского номера — вино и фрукты. В ванной можно танцевать вальс.
Возят нас на «Чайке». На переднем сиденье — Сизов. А сзади Жанна Прохоренко, Жанна Болотова и я. Иногда к нам присоединялся режиссер М.
Водитель «Чайки» так гордился своей машиной и своими пассажирами, что ездил вопреки всяким правилам. Если же гаишник пытался его урезонить, наш «рулевой» делал такое нецензурное лицо и показывал такой выразительный жест, что «наглец» краснел и терялся.
Николай
Он вообще был настоящий — этот Сизов. Настоящий мужик, который умел держать свое слово.
Как-то я услышала: режиссер М. рассказывает Сизову, что Елена Соловей собирается эмигрировать. Это был 1979 год, и такие «сообщения» были уничтожительно опасны. Артиста переставали снимать, начинали травить, пинать, терзать…
Но, к чести Сизова, рассказа М. он «не заметил».
Нас привезли как-то на армянскую атомную электростанцию. (Тогда актеров вообще возили по всем «достижениям народного хозяйства».) После экскурсии — застолье. Почему-то зашел полупьяный спор, чей начальник лучше. Атомщики говорили, что их. Я утверждала, что наш. (Кстати, Сизова с нами не было.) И тут кто-то из «противников» предложил:
— А если выпьешь стакан водки, значит, ваш лучше!
Предложение было коварным: непьющая женщина и стакан водки трудносовместимы. Но пришлось расправить плечи и залпом осушить стакан. Армяне ахнули… но с большим уважением. Я непринужденно продолжала беседовать.
Так я честно продержалась до гостиницы.
Думаю, меня вдохновлял пример моего учителя — Георгия Николаевича Данелия. Эту байку рассказывают во ВГИКе. Правда, из уст самого Георгия Николаевича я ее ни разу не слышала.
Когда-то давно Данелия вместе со своим учителем Михаилом Ильичом Роммом был в Италии.
Их пригласили на банкет. Один дерзкий итальянец вызвался перепить советского человека. Данелия принял вызов.
Итальянец конечно же свалился раньше, а Данелия еще долго поддерживал все новые и новые тосты за советско-итальянскую дружбу. За Феллини и «Мосфильмини».
Потом они с Роммом сели в машину и поехали в гостиницу. В машине Данелия первым делом спросил:
— Здесь еще посторонние люди есть?
— Есть, — ответил Михаил Ильич.
Вошли в гостиницу.
— Люди есть?
— Есть.
Сели в лифт.
— Люди?
— Да.
Открыли дверь в номер.
— ?
— Нет, пусто.
Данелия отключился.
А я на следующий день после знаменитой «атомной» попойки получила головную боль и голубенький ситец (в те времена принято было дарить приезжим гостям подарки местной промышленности. Мы все получили по ситцу. Мне достался розовый. Николай Трофимович отдал мне еще свой — голубой: «для твоей дочки»).