Любовь - только слово
Шрифт:
Где, собственно, книга?
Минуту.
Итак, есть две книги.
«Дюбук» находится в библиотеке моего отца в Эхтернахе, если она еще там, а не сожжена давно. Но у меня же есть книга Макиавелли. Она лежит в моей дорожной сумке. А господин Лорд вернется домой лишь через два дня. У Ноа замечательный фотоаппарат. Я смогу сфотографировать страницы. Главное, чтобы проколы были хорошо видны. Тогда стало бы возможным в случае необходимости деликатно указать господину Лорду на то, что у меня есть эти страницы.
Это метод Лео.
Значит, я не лучше его.
Следует определить планку абсолютной морали. Что возвышается — хорошо, что опускается — плохо.
Теперь я на шоссе. Снежные хлопья летят навстречу, а я все время думаю о безумных глазах Геральдины, смотрящих мне вслед, когда я уходил от нее. Такие же глаза были у нее тогда, в тот теплый день, в ущелье.
Может ли ненависть быть и наслаждением?
Недавно на занятиях английского языка у поэта Джона Драйдена мы читали:
«Круг становится уже. С чутьем собак Близятся охотники и смерть».В вихре снега стоит женщина. Она кивает. Определенно она хочет, чтобы ее подвезли. А почему бы и нет? Может быть, это будет моим последним порядочным поступком, который я совершу в ближайшее время.
Глава 14
— Ах, пардон, уважаемый, вы не во Фридхайм?
— Да.
— Не будете ли столь любезны взять меня с собой?
Наверное, она уже давно стоит здесь, дрожит от холода. На вид лет пятьдесят. На ней пальто из грубой шерсти и черная меховая шапка, на правой руке, которую она положила на дверцу машины, отсутствуют два пальца.
— Садитесь.
— Огромное спасибо. Знаете, дело в том, что я пропустила поезд во Франкфурте. А мне нужно в детский дом. Мои дети ждут меня…
Выуживаю из-под сиденья бутылку.
— Выпейте глоток.
— Я собственно говоря, не пью в принципе…
— Даже в такую погоду?
— Ну хорошо. — Она прикладывает бутылку к губам и делает глоток. — О, обжигает!
— Между прочим, меня зовут Оливер Мансфельд.
— Я сестра Клаудия.
Снег облепляет нас, словно ватой. Как? Сестра Клаудия? Вам тоже знакомо это чувство дежа вю: со мной уже было?
Этот снег? Этот коньяк?
Я говорю механически:
— Сестра Клаудия, кролики разбегаются отсюда!
Она должна подумать, что я сумасшедший.
— Что вы говорите?
— Сестра Клаудия из дома отдыха. «Общество гуманности»?
— Да, — говорит она. — Я сестра Клаудия из «Ангела Господня». Но откуда вам это известно?
— Осенью я первый раз ехал мимо вашего детского дома…
— Не смешно ли, о чем вспоминает человек? Тогда дети играли возле зеленого насоса. Я слышал, как они кричали: «Сестра Клаудия, кролики разбегаются отсюда!»
— Господин Мансфельд, вы высадите меня на перекрестке, где начинается плохая дорога?
— Я довезу вас до дома. Вы же сказали, что спешите. У меня есть время.
— Но ведь детский дом находится в стороне от того, куда вам надо ехать! Я не могу принять ваше предложение!
— Можете.
Сейчас мы проезжаем через маленький Бидермайерштадт. Рыночная площадь. Ратуша. Дома с каркасной конструкцией. На всех крышах лежит снег. И вновь «Дорожное снаряжение», «Торговля парикмахерскими принадлежностями», «Кондитерская А. Вейерсхофена и наследников». Это все то же, что я видел много раз, когда ехал к Верене во Франкфурт или возвращался от нее.
— Скажите мне, сестра Клаудия, что это за «Общество гуманности»? Кто этот «Ангел Господень»?
Ее голос звучит спокойно и уверенно, как голос врача.
— Наше общество было основано в Швейцарии двадцать пять лет тому назад. Мы верили тогда, что наступило время больших перемен. Мы верили в учение Спасителя — но над конфессией, не так, как в больших церквях. — Сестра Клаудия говорит с энтузиазмом: — Мы хотим быть истинными христианами, кроткими и доброжелательными друг к другу; мы хотим начинать с улучшения не окружающего мира, но самих себя. Если бы христианство было поистине Божеским, не было бы ни разногласий, ни войн, ни коммунизма, ни капитализма, ни подстрекательства, ни несправедливости. Не было бы нужды, потому что богатства нашей земли могли бы распределяться согласно общим потребностям. Все люди ждут от жизни блаженства и счастья. Это возможно лишь при смелом изучении Закона Божьего во вселенной. И этот закон называется любовью к ближнему, понимаете, господин Мансфельд? Любовь к ближнему! Евангелие упоминает об этом вновь и вновь.
— Но никто не заботится об этом.
— Именно. Лишь мы — маленькая паства. В основном бедные люди. Мы делаем для вас, что можем… и вместе с тем я не думаю, что мы утешаем только красивыми словами. К счастью, у нас есть богатые покровители в Америке и Англии, в Италии и Франции. Так мы получаем деньги. Вы видите: люди помогают друг другу.
— Очень мало.
— Еще очень мало, — говорит она и выглядит при этом предсказательницей. — Скоро нас будет очень много! Посмотрите: десять лет тому назад у нас не было детского дома, в котором могли бы отдыхать больные дети. А сейчас у нас тринадцать домов в различных странах. У нас есть своя газета «Вестник империи справедливости». Мы можем помогать бедным. Немногим. Но настанет день…
Она бросает на меня взгляд.
— Вы больны?
— Нет. Почему вы так решили?
— У вас проблемы?
— Да.
— Большие, верно?
— Я не думаю.
Машина трясется на ямах и ухабах, мимо заснеженных садов, маленьких замков, вилл.
— Может, все-таки большие? Не хотите зайти в гости? Я покажу вам дом, и вы расскажете мне о том, что вас так угнетает. — Святоша. Фанатичка. Общество. Все, что я не переношу. И все-таки отвечаю: