Любовь - только слово
Шрифт:
Где я очутился? Что это, собственно говоря, за заведение? Сумасшедший дом?
— Послушай, — говорю я, — не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого.
Но он замер, будто парализованный, закрыв руками лицо, а колени прижав к телу.
— Ты случайно не видел здесь девочку?
Качает головой.
— В юбке. Примерно моего роста.
Пожимает скошенными плечами. Нижняя губа начинает трястись.
— Да что с тобой такое? Чего ты так боишься?
— Я всегда боюсь, — отвечает он очень тихим и высоким голосом.
—
— Всех людей.
— Почему?
— Они все свиньи, — отвечает маленький калека. — С ними никогда ничего не угадаешь. — Он наконец опускает руки и смотрит на меня. Его глаза вспыхивают. — Ты кто? Новенький?
— Да.
— Я уже два года здесь.
— Ты что делаешь здесь один? Разве ты не провел каникулы дома?
— Нет, — отвечает он и одним ударом сбивает кукол, которыми только что играл. — Я остался на каникулах здесь.
— На все лето?
— Да. И еще несколько человек. Сантаяна. Ноа. И Чичита. Им остаться просто, они не могут поехать домой. А мне пришлось вскрыть себе вену, чтобы они наконец заметили.
— Что заметили?
— Что я хочу остаться.
— Ты вскрыл себе вену?
Он вытянул вперед тонкую левую ручку, и я увидел два свежих красных шрама.
— Осколком стекла, — объясняет он, — в ванне. Римляне всегда так делали? В горячей воде. Мы проходили на уроке истории. Но я забыл запереть дверь в ванную комнату. Кто-то вошел. Я уже почти был готов. Но доктор Флориан вытащил меня. Потом шеф сказал, что я могу остаться здесь, не ездить домой. Ловко, правда?
— Да, — ответил я, — это у тебя здорово получилось.
— Было бы лучше, если бы мне в самом деле удалось умереть.
— Почему?
— Из-за матери.
— Что с ней такое?
— Если бы я умер, ей пришлось бы поплакать обо мне. Ведь правда?
Глава 12
Старая дама входит в комнату. Вернее сказать, она ощупью пробирается внутрь. Выглядит немного страшновато, — она внезапно возникает из темноты погруженной во мрак лестницы и нащупывает дорогу правой дрожащей рукой, походя касаясь то сундука, то спинки кресла. Она ненамного выше маленького калеки, и сразу видно, что ей далеко за шестьдесят. Она носит очки с такими толстыми линзами, что глазные яблоки за ними кажутся выпученными, как у лягушки. Она наполовину слепа, бедная старушка.
Здесь вообще страшновато. Если так пойдет дальше, то мне лучше сразу удрать, не задерживаясь. К чему все это? Калеки, древние мумии — и все это за шестьсот марок в месяц? Я почувствовал себя так, словно очутился в доме Франкенштейна.
Судя по походке старой дамы, ее уверенному продвижению по комнате, она хорошо ориентируется в этом пространстве. Она даже улыбается. Ее доброе лицо светится оживлением.
— А кто это тут у нас? — приближаясь ко мне, говорит она голосом, которым обычно разговаривают с шестилетними. — Прошу прощения, я плохо вижу при искусственном
— Вы меня не знаете, фрау…
— Фрейлейн. Фрейлейн Гильденбранд. — Она теребит белый воротничок своего строгого закрытого платья. От нее пахнет лавандовым мылом. — Я работаю здесь воспитателем.
— Меня зовут Оливер Мансфельд.
— Ах, это вы, Оливер! Мы ждем вас. Доктор Флориан хотел бы с вами поговорить.
— Вот и вы называете его доктором!
— Простите?
— На всех указателях стоит «доктор Флориан». В своем письме ко мне он называл себя «профессором».
— Ну, конечно, это он и есть. Но он не хочет, чтобы его так называли.
— Мы называем его просто шефом, — уточнил калека, не оборачиваясь.
Старая дама улыбнулась и ласково погладила его по голове.
— Шеф, именно так. Он сейчас придет. Сегодня у нас столько хлопот. Посмотрите-ка, Оливер, что натворил наш Ганси.
На столе перед Ганси навалены куклы, деревья, заборы, кухонная посуда, кирпичи, мебель — весь наш цветной мир в миниатюре. Тут и мужчины, и женщины, и дети — все в тройном исполнении: богато одетые, попроще и одетые бедно. Есть даже животные: безобидные и опасные. В наличии туалет, машины, железная дорога, решетки и веревки. Самое главное — это великолепный принц и очаровательная принцесса.
С помощью всех этих игрушек мальчику по имени Ганси удалось создать невообразимый хаос. Куклы валяются на опрокинутых лавках, креслах и шкафах, а также под ними. Стены одной комнаты рухнули, стоять остался только один нарядно-голубенький дверной косяк, изображающий дверь. Из двери важно выходит прекрасный принц, таща за собой на красной веревке очень большого и опасного крокодила с разинутой пастью и торчащими зубами.
— Бога ради, — восклицает фрейлейн Гильденбранд и с наигранным возмущением всплескивает руками. — Что произошло, Ганси? Когда я уходила, вся семья дружно сидела за ужином и все было в полном порядке.
— Да, когда вы уходили, — ответил маленький уродец и склонил голову еще сильнее; на его тонких губах трепетала злая улыбка. — Так и было. А потом ворвался крокодил. Через эту стену. Он ее просто опрокинул. И всех загрыз… — Он указал на валяющихся кукол. — И Гайнца, и Карла, и господина Фареншильда…
— А мама? Почему ее голова в унитазе?
— Там ей придется остаться.
— Но почему?
— Потому что она постоянно писает в постель, грызет ногти и вообще злая.
— Что значит «злая»?
— Я не знаю. Так сказал крокодил.
— А как же ты? Тебе он ничего не сделал?
— Нет, фрейлейн. Сначала он всех убил, засунул голову мамы в унитаз и сказал мне: «Ты должен пообещать, что она останется там, даже когда я уйду». Я пообещал. Я как раз возвращаю его обратно в зоопарк. Его зовут Ганнибал. Я построю зоопарк, ладно, фрейлейн?
— Хорошо, Ганси! Но скажи, ты не можешь сделать мне одолжение и вынуть маму из унитаза?