Любовь-война
Шрифт:
– А ты не пробовала ради разнообразия найти себе парня с яйцами? Бьюсь об заклад, ты даже не целовалась ни разу, - отзывается засранец.
– Я, в отличие от тебя, на абы кого не кидаюсь, - жму плечами я, окидывая Симонову брезгливым взглядом.
– Это я абы кто?! – взвивается она. – На себя посмотри, уродина коротконогая! Тебе до моего уровня…
– Ты права, чтобы достичь твоего уровня, мне придется лечь! – обрываю я зарвавшуюся девицу. – А ноги у тебя, кстати, и впрямь очень длинные. Особенно, левая.
– Ну
В том, что эта дура решила вцепиться мне в волосы, я не сомневаюсь. Но выяснять с ней отношения на кулаках мне совсем не улыбается. Ведь я ее непременно покалечу, и меня опять приволокут к директору. А это значит, что про волейбол мне придется забыть. Нет, я просто обязана как-то остудить пыл это полоумной стервы, не доводя дела до физического контакта!
Между нами остается лишь пара метров, когда я, не придумав ничего лучше, поднимаю с пола ведро, в котором совсем недавно споласкивала тряпку, и выплескиваю его мутно-серое содержимое Симоновой в лицо.
– Сука! – истошный визг блондинки разносится, кажется, на всю школу.
Ее некогда сияющие волосы мокрыми сосульками свисают вдоль лица, глаза выпучены, а рот широко открыт от возмущения.
Черт, походу, я взбесила ее пуще прежнего. Эх, надо было просто шваброй от нее обороняться и не подпускать к себе.
– Что тут происходит?! – в столовую вбегает запыхавшаяся тетя Настя и ошарашенно оглядывает промокшую Симонову, напоминающую облезлую кошку.
– Эм… Ничего, все в порядке, - отвечает Шульц, довольно быстро справившийся с шоком, который секундой ранее читался на его лице. – Дина просто поскользнулась и опрокинула на себя ведро с водой.
Глаза Симоновой наливаются кровью, и она в немом негодовании уставляется на Шульца.
– Ну что ж ты как, милая? Аккуратней надо быть, - качает головой тетя Настя и, окинув ее сочувствующим взглядом, удаляется.
– Как это понимать?! – шипит блондинка, напирая на Шульца. – Что значит «поскользнулась»?!
– Дин, я же тебе объяснял, нам с Кавьяр нельзя в конфликтах палиться. Еще один привод к директору – и меня исключат из команды… - пытается оправдаться парень, но Симонова не дает ему договорить.
Заряжает смачную пощечину, которая звонким гулом разносится по столовой. Шульц недовольно поджимает губы, а на его скулах начинают разгуливать желваки.
О да, он чертовски взбешен! И от этого зрелища я чувствую себя почти счастливой.
– С меня хватит! – со слезами в голосе заявляет Симонова. – Ты вечно пропадаешь где-то со своими друзьями, никогда не звонишь первый и сейчас даже вступиться за меня не можешь! Мне надоела эта игра в одни ворота!
С этими словами девушка круто разворачивается на каблуках и, цокая ими, покидает столовую. Шульц, так ничего и не ответив, хмуро провожает ее глазами, а затем переводит неприязненный взгляд на меня:
–
– Ты даже не представляешь, насколько, - одариваю его широкой улыбкой и бодро подхватываю ведро, чтобы вновь наполнить его водой.
– Ты за это ответишь, - тихо бросает он, и в его голосе звучит едва уловимое железо.
От этого нарочито спокойного тона мне вдруг становится не по себе. Обычно, когда Шульц так разговаривает – жди беды. Но я стараюсь не поддаваться страху и беззаботно шествую по коридору, даже не подозревая о том, что буквально через пару дней этот гад подвергнет меня публичному позору.
Глава 22
Кристина
– Кажется, я знаю, почему ты грустная, - подсаживаясь к новенькой, говорю я.
Вера Мартынова перешла к нам в класс в начале этого учебного года, и все семь месяцев сидит за партой в одиночестве, которое язык не поворачивается назвать гордым. Унылая и грузная, она сразу стала предметом насмешек одноклассников из-за лишнего веса и дурацкой мешкообразной одежды, за которой, очевидно, пыталась скрыть свои неидеальные формы.
– Почему? – поворачивается ко мне девчонка, и я замечаю застывшие на ее ресницах слезы.
– Потому что жирная, - прямо говорю я.
Нет, разумеется, я не преследую цели задеть ее еще больше, но и юлить, делая вид, что она совсем не толстая, тоже не собираюсь. Я просто констатирую очевидный факт, который она и без меня знает.
Однако Веру, судя по ее исказившемуся от обиды лицу, моя прямолинейность уязвляет, и она, громко шмыгнув, переводит взгляд к окну.
– Но меня это совершенно не напрягает, - спешу объясниться я. – Ну, в смысле… Мне плевать, худая ты или толстая, я отношусь к тебе нормально в любом случае.
Когда я была помладше, тоже грешила тем, что издевалась над ребятами, которые по каким-то параметрам выделялись из толпы и не могли дать отпор. Гнобила их, шутки оскорбительные отпускала, подзатыльник могла дать – как только ни безобразничала.
Но с возрастом я поняла, что травить тех, кто слабее тебя в моральном или физическом плане – самое последнее дело. Показывать, какой ты крутой, надо в борьбе с сильными соперниками, а самоутверждаться на хлюпиках, загнанных в роль жертвы общественным мнением – совсем не по-пацански.
– С-спасибо, - удивленная моим заявлением Вера выдавливает некоторое подобие улыбки.
– А ты чего раскисла-то? – стараясь звучать как можно дружелюбней, интересуюсь я. – Опять, что ль, достают?
– Ага, задолбали уже, - размазывая влагу по щекам, кивает она.
– Ты не плачь и не рыдай, а подойди и в рожу дай, - советую я.
Ого, даже в рифму получилось.
– Куда уж мне? – обреченно вздыхает Вера. – Тем более я даже не знаю, кто именно это сделал, тут меня все ненавидят!