Любовь ювелирной огранки
Шрифт:
Она ведь ему не нравится. Совсем. Ни капли. Он опекает ее только потому, что приказал Вершитель.
Пусть это милое пугало (тьфу, то есть Пелагея) ползет, куда заблагорассудится, и оставит его в покое. Пусть несносная фея делает, что хочет. Ему всё равно.
А Пелагея, едва куратор дал согласие, чуть ли не пулей вылетела из мастерской, спустилась в лифте на первый этаж и, не оглядываясь на злополучные пеньки, которые оставила от берез коза, во всю прыть рванула прочь.
На коридоре, который, казалось, целиком состоял из льдистого неонового
Она прокралась к метадому в ночи (которая, в общем-то, никогда и не кончалась) по скрипучему снегу. И вдруг:
— Пссс! Пелагея!
— Чего?
— Загляни ко мне в иллюзию. На пару слов.
Окликнул ее не кто иной, как призрак Сильверин. И, судя по интонациям, он пребывал в глубокой печали.
Когда Пелагея проникла внутрь иллюзии номер тринадцать, Сильверин изо всех сил пытался произвести хорошее впечатление: не кривлялся, не вращал глазами, а из звуков издавал преимущественно всхлипы.
«Завывания? Скрежет ногтя по стеклу? Не дождетесь, сегодня я само очарование», — транслировал весь его ранимый облик. Чрезвычайно подозрительно.
— Я скорблю и тоскую, — заламывая призрачные руки, поведал полтергейст.
— А что случилось? — немедленно прониклась состраданием Пелагея.
— Я привязан к своей иллюзии, будь она неладна. Оттого и несчастен. А ведь, знаешь, я могу стать голубым. И зеленым. И… Тебе какой цвет нравится?
— Ты это к чему клонишь?
Сильверин подлетел к ней вплотную, провоцируя волны холодной дрожи. И уставился с мольбой: глаза в глаза.
— Позволь мне всего на один вечер стать твоим платьем! Я прикован к иллюзии, как проклятый. И выйти отсюда смогу, только соприкоснувшись с феей. Ну пожа-а-алуйста! — заныл он. — Так хочется попасть на бал к живым. Хоть разочек.
— Ни за что, — отрезала та.
Призрак умолял. Заклинал. Давал обеты. Но она была непреклонна. На бал? Во-первых, она не умеет танцевать. Во-вторых, какой, к дохлым вепрям, бал?!
Нет, дело не в Сильверине, дело в ней самой. И в Юлиане, которую надо выручать. Если твои друзья в беде, о каких торжествах вообще может идти речь?!
Покинув иллюзию, Пелагея бегом припустила к себе в заброшенный метадом. Отыскала испачканную в крови юбку (никто так и не догадался ее постирать), вывернула карманы и обнаружила ножницы.
Их она собиралась использовать с варварской целью: волосы. Отныне никаких длинных волос, за которые можно ухватиться, которые можно дёрнуть. С сегодняшнего дня, точнее, ночи, одной уязвимостью станет меньше.
Пелагея собрала в кулак всю свою волю, а также спутанные патлы — и мужественно обрезала их за несколько подходов.
— Я должна бороться. — «Чик!» — На укладку этих кудрей всегда уходила уйма времени. Неоправданные траты. — «Щёлк!» — Спасу Юлиану. Разберусь с Вершителем, который забрал у меня сердце.
— Ты что творишь?! — в ужасе воскликнул кто-то у нее на пороге.
Вот вечно вторгаются без стука. Ну что за манеры?
Пелагея оглянулась и от неожиданности выронила ножницы на дощатый пол. К ней вломилась женщина, вооруженная лыжными палками. В комбинезоне — красном с ярко-желтыми вставками. С каким-то баулом за плечами.
— Твои прекрасные кудри! Как ты могла?! — звучным контральто воскликнула женщина. И Пелагея наконец-то ее признала. Эсфирь.
— Постой. Погоди-ка. Вершитель что, тебя отпустил? — опешила она.
— Отпустит, — сказала Эсфирь, проходя в метадом и усаживаясь на кровать. — При условии.
Она расчехлила крупный свёрток, который прятался у нее в бауле, и показательно взвесила его в руках.
— При условии, что ты пойдешь на бал в его платье.
— Но я не…
— Пойди, очень тебя прошу! — наклонилась к ней Эсфирь, разом потеряв напускную невозмутимость. — Вершитель сказал, ты должна пойти. Именно в платье, которое он для тебя сшил. И тогда… Тогда я буду свободна.
— Вот как? Но знаешь что… Юлиана. Она в беде. Я хотела ее спасти.
— Сразу после бала, ладно? — умоляюще шепнула та, заглядывая ей в глаза.
Пелагея фыркнула. Ну правда, что подруга, что призрак. Заладили одно и то же. Дался им этот бал!
— Смотреть не могу, как ты себя изуродовала, — перешла на авторитетный тон Эсфирь. — Иди к зеркалу, давай хоть подровняем.
Она расстегнула молнию на лыжном костюме, подхватила с пола ножницы и сразу сделалась такой деловой, что можно было даже не сопротивляться: все равно заставит. Пелагея послушно уселась перед зеркалом и зажмурилась, предвидя скорую катастрофу: как ни стригись, во что ни одевайся, а ждёт тебя провал.
Зачем же еще создавались балы, если не затем, чтобы на них позориться?
Эсфирь так искусно орудовала ножницами, что уже через четверть часа на Пелагею можно было взглянуть без содрогания.
— Красотка! — вынесла вердикт страшно довольная Эсфирь, любуясь шапкой ровно подстриженных вьющихся волос. — А теперь давай примерим платье. Эй, стой! Ты куда?
Пелагея поднырнула ей под руку, бормоча что-то про свою дырявую башку.
— Светлячков у куратора забыла, — призналась она. — Подожди здесь, я мигом.
Ли Тэ Ри сидел за столом, слившись с ювелирной лупой в единое целое, и сосредоточенно ковал какое-то ожерелье, когда к нему в мастерскую влетела взмыленная Пелагея.
Он увидел ее — и чуть собственноручно не убил.
— Что ты с собой сделала?! — вскричал он, не вполне отвечая за свои чувства. И вскочил из-за стола. — Знал бы, близко тебя к ножницам не подпустил! Ты мне прежней нра…
Остаток фразы он поспешно проглотил. После чего у него, похоже, вообще отнялся дар речи. А Пелагея прошмыгнула мимо, схватила банку со светлячками, извинилась. Отдавила эльфу ногу, снова извинилась. И была такова.