Любовь за вредность
Шрифт:
— Аня, что с тобой? Ты что, сделала аборт?
Вот ведь свинство! И без него так тошно, хоть в петлю лезь, да еще этот дурацкий допрос. Неосмотрительно ответила, не подумав:
— Я не делала аборт. И не буду. Мне аборты вообще не грозят.
Он замер. Потом повернул мое лицо и тихо спросил, вцепившись взглядом в мои глаза:
— А почему они тебе не грозят?
Мне захотелось закрыть глаза, чтобы не видеть его. Я так и сделала. Как маленький ребенок — не видишь проблемы, и ее вроде бы и нет. Но это не помогло. Он легонько меня встряхнул:
— Ну же, я жду…
Мне
— Ты что, больна?
Больной меня назвать было нельзя, и я честно ответила:
— Нет, конечно.
— Тогда что?
Я молчала.
И он догадался:
— Ты не можешь иметь детей?
Я воскликнула:
— Да с чего ты это взял? — Но, видимо, прозвучало это фальшиво, или он так хорошо меня изучил, что отсеять зерна от плевел для него не составляло труда. Он сжал мои плечи и с нескрываемым облегчением произнес:
— Вот оно что! Значит, тут нет ни твоей вины, ни моей. Это просто физиология…
У меня ко всем моим неприятностям от напряжения разболелась голова, и я тихо его попросила:
— Евгений, уйди, пожалуйста! Я чувствую себя совершенно мерзко!
Но вместо того, чтобы выполнить эту простую просьбу, он повернул меня на спину, засунул руку под одеяло и стал мягкими круговыми движениями гладить низ живота. Мне было так плохо, что стыд, смущение и прочие украшающие женщин качества куда-то исчезли и я позволила ему делать все, что он хотел. Рука у него была горячая, сильная, и застоявшаяся кровь под его мягкими нажатиями потекла рекой. Боль почти прошла.
— Надо же, оказывается, ты и в женской физиологии разбираешься… — Я была искренне удивлена.
Он задумчиво сказал:
— Я рад, что тебе легче.
Мне действительно стало легче. Даже хмарь, заволакивающая голову, почти прошла. Он посмотрел на часы, покусал губы и с досадой пояснил:
— Мне надо идти. У нас сейчас совещание. Отец несколько раз мне напомнил, чтобы я не опаздывал.
Я с удивлением посмотрела на него. Он не должен мне ничего объяснять, а тем более оправдываться. А его слова очень походили на оправдание. Встав, поцеловал меня в губы легким скользящим поцелуем и, явно успокоенный, пообещал:
— Я приду завтра.
Запротестовать я не успела, он уже вышел на лестничную площадку, захлопнув за собой дверь. Боль отступила, и я уснула, даже не услышав, как с работы пришла мама. Проспала до утра, утром проснулась если и не совсем здоровая, то и не такая разваливающаяся, как вчера. Мама уже была на работе, и я, слегка позавтракав, решила позвонить Евгению. Мне не хотелось, чтобы он сегодня приходил. Нашла номер его сотового, данный им мне в санатории. Он ответил сразу, но голос звучал настороженно. Это было понятно — глядя на высветившийся номер, он явно гадал, какую гадость я еще могу ему сообщить. Я устало проговорила:
— Евгений! Я тебя прошу: не приходи сегодня! Я неважно себя чувствую. Нам надо поговорить, но не сейчас. Давай в это воскресенье, если ты сможешь, конечно.
У него перехватило
— Опять ты что-то выдумываешь! Ну ладно, я заеду за тобой к двум часам.
Он хотел добавить еще что-то, но я торопливо сказала:
— Пока! — И положила трубку.
За эти дни я отлежалась и стала походить на человека, а не на сбежавший из морга труп. В воскресенье с утра караулила на балконе, поразив этим любопытствующую мамулю. Когда под окнами показалась знакомая машина, я не стала ждать, пока Евгений за мной зайдет, а, помахав маме рукой, скатилась вниз. Мои опасения не были напрасными — он был уже на площадке второго этажа. Завидев меня, сердито помотал головой, но поздоровался мягко. Выехав на дорогу, вопросительно посмотрел на меня:
— Куда теперь?
Я давно это решила. Предполагая, что разговор у нас будет очень даже не простой и свидетели нам ни к чему, сказала:
— К тебе.
Он даже разволновался и с откровенной тревогой посмотрел на меня. Не найдя на моем лице ничего ободряющего, помрачнел и тронул машину с места. Через двадцать минут мы были у большого красивого здания, обнесенного уж слишком высоким чугунным забором. Он ожидал, что я пройдусь насчет того, кто от кого защищается, но я промолчала, и он еще больше потемнел, предчувствуя жестокую баталию.
Квартира у него была просторная, хорошо обставленная. Поскольку по комнатам я не ходила, то сколько их, не разобрала. Предполагаю, что две, зачем холостяку больше? Но могу и ошибаться. Он усадил меня на широкий кожаный диван и предложил выпить. Я отказалась, и он налил себе граммов сто коньяку. С ухмылкой глядя в мои осуждающие очи, пояснил:
— Чувствую, что мне это будет необходимо.
Выпив, он устроился в кресле напротив и предложил, не дожидаясь моих откровений:
— Давай поженимся.
Я задергалась, поскольку вовсе не за этим сюда пришла. Постаралась воззвать к его разуму:
— Ты не понял, что у меня никогда не будет детей?
Он равнодушно сказал:
— Ну и что…
Взвившись от его равнодушия, я с болью выпалила:
— Это тебе ну и что! А я мучаюсь всю жизнь…
Он пересел ко мне и взял мои руки в свои.
— А что случилось?
Помявшись, я решила, что он имеет право знать, и призналась:
— Много болела в детстве. Ну и аднексит подхватила. После него долго лечилась, но столько образовалось спаек, что ничто не помогло. Ты сам видел, как мне бывает плохо…
Он с сочувствием кивнул, погладил меня по щеке и с недоумением спросил:
— Но тебе же не было больно, когда я тебя любил?
Как он красиво называет наш секс! Но на душе было так пусто, что даже смеяться не хотелось. Не дождавшись ответа, он решил принять молчание за знак согласия и удовлетворенно подытожил:
— Вот видишь? Так что же нам мешает остаться вместе и продолжить?
Чтобы не взорваться, я сжала кулаки. Он на самом деле не понимает или притворяется? Подняв взгляд, увидела, что он жадными, все более стекленеющими глазами смотрит на мой рот, и постаралась объяснить ему, в чем дело, пока он еще хоть что-то соображал: