Любовь.ru. Любовь и смерть в прямом эфире
Шрифт:
— Деточка, да у вас талант! — хлопает в ладоши Ирисова. — Замечательно! Ну-ка, ну-ка, дальше.
— «Ну, что за шейка, что за глазки!»
— Так-так.
— «Рассказывать, так, право, сказки!»
— Чудесно! Не хотите, Люсенька, брать у меня уроки актерского мастерства?
— «Уж сколько раз твердили миру, что лесть гнусна»! — фыркает Виолетта. — А наша старушка просто кушать захотела!
— Это клевета! — Ирисова в возмущении. — У Люсеньки на телевидении большое будущее. Ее непременно заметят после «Игры».
Люська зарумянивается от комплимента. Ей приятно.
— Крокодилица! —
— Не огорчайтесь, Люсенька, — смущенно улыбается Ирисова. — Это просто невоспитанность.
— Но вы-то тогда зачем с ней связались? Турнули бы ее отсюда. А вы ее басню учите читать. Зачем?
— Ах, я не знаю, не знаю! Так помочь вам с приготовлением ужина, деточка?
— Толку-то от вас…
…Ирисова сегодня в ударе. Весна, в окно весь день ярко светило солнце. Это вызывает у участников «Игры» прилив романтических чувств. Спектр их разнообразен. Виолетта, например, весь вечер жмурится на Алексея Градова, словно кошка на миску со сметаной. Программист задумчив и невесел. Люська весь вечер вспоминает мужа Сережу и говорит о любви. Зося молчалива и тайно о чем-то вздыхает. Серафима Евгеньевна ударилась в ностальгические воспоминания.
— Да, весна, — прерывает ее Люська глубоким вздохом. — А вы были счастливы когда-нибудь, Серафима Евгеньевна?
— Что значит счастлива? — Ирисова в растерянности. — Человек на протяжении своей долгой жизни неоднократно бывает счастлив.
— Когда крутит роман, да? — вклинивается в разговор Виолетта и косится при этом на Алексея Градова.
— Знаете, а я помню самое яркое счастье в своей жизни, — вдруг взволнованно говорит актриса. — Да-да, я помню.
— Расскажите, — просят женщины. Градов одобрительно молчит.
— Была совершенно необыкновенная в моей жизни осень. Лет так десять, нет, даже пятнадцать назад. Стоял удивительный сентябрь. Да, именно удивительный, потому что такой теплой погоды в начале осени я больше не могу припомнить. Самое настоящее бабье лето: воздух прозрачен, тих, небо такое высокое и чистое, что кажется, будто повсюду только одно это небо. Потому что листва уже начала желтеть и облетать. Но было так тепло и тихо, что даже грусть, обычная осенняя грусть по уходящему лету сделалась легкой, похожей на одну из тех паутинок, на которых проносятся мимо маленькие паучки. И был клен возле моего дома, совершенно необыкновенный клен. Листья на нем не желтые, а огненно красные. И лавочка под ним была. Весь этот тихий, теплый сентябрь я выходила из дома, садилась на эту лавочку под кленом. И сидела. Просто сидела и тихо грустила. Мечтала, быть может. Но до чего же было хорошо…
— И? — спрашивает Зося.
— И все.
— Как это все? — удивляется Виолетта. — А где же про любовь? К вам кто-то подсел на эту лавочку?
— Нет, деточка. Не подсел.
— Но в чем же счастье? — недоумевает Люська.
— Не знаю. Но когда спрашивают о нем, я почему-то всегда вспоминаю ту осень и легкую, светлую грусть. Жизнь прошла, а не жалко. Листва пожелтела, но это же так прекрасно! В душе гармония
— Что-то вы совсем загрустили, Серафима Евгеньевна. — Люська качает головой.
— Ах, не знаю! После того как Яков Савельевич… После того как…
— Да что он вам? — фыркает Виолетта/
— Я строила планы на жизнь. Вы не понимаете, что такое в моем возрасте строить планы. Быть может, это в последний раз…
— Ну, опять начинается! — Блондинка раздражена. — Нет, с вами с тоски помрешь! Скорей бы уж это кончилось!
— Да-да, — несколько раз согласно кивает Ирисова. — У меня предчувствие близкого конца.
— Конца «Игры», — говорит Алексей Градов.
— Нет, я о другом конце.
— Не собираетесь же вы лезть на канат, — шутит Люська.
— И лекарства не пьете, — замечает Зося.
— И не бреетесь, — хихикает Виолетта. — И не поддаете.
— Что-что? — косится на нее Градов.
— Ничего. — Блондинка соображает, что опять ляпнула лишнее.
— Ты что-то знаешь о смерти Кучеренко? — Зося смотрит пристально.
— Я? Да ничего я не знаю!
— Врешь!
— Да, знаю! — взвилась Виолетта. — Он просто проболтался мне как-то, что закодированный!
— Вот оно что, — делает вывод Алексей Градов. — Понятно теперь, отчего у него сердце остановилось! Но ведь это ты принесла в его комнату бутылку!
— Я ее просто там забыла! Там оставалась всего пара глотков!
— Для закодированного алкоголика и глотка пива хватит.
— Но я-то откуда знала? Что меня, кодировали?
Ирисова громко всхлипывает и поднимается с кресла:
— Какое это все теперь имеет значение?
— Вы куда? — спрашивает ее Люська.
— К себе,
— Но вы же должны сидеть здесь, общаться.
— Ах, мне теперь совершенно все равно! — Серафима Евгеньевна направляется к лестнице.
— Вас проводить? — кричит ей вслед Алексей Градов.
— Благодарю, не стоит, — отрицательно качает головой пожилая актриса.
В гостиной долгая пауза, после которой Виолетта изрекает:
— Я же говорю, что у старушенции поехала крыша.
— Вот, значит, какой у Кучеренко был враг, — усмехается Люська. — Жидкостный телепортатор.
— Как-как? — удивленно смотрят на нее все.
— Народный фольклор. Водяру называют жидкостным телепортатором. Ну, это способ пространственного перемещения, как мой Сережа говорит. Наш Яков Савельевич переместился, например, прямиком на тот свет.
— Глупые шутки, — хмурится Зося.
В одиннадцать часов вечера запускают блок новостей. Потом целый час музыкальные клипы перемежаются с рекламой. «ПИВО «РАДА» — САМОЕ…»
И снова «красное»
Ночь, но никто не расходится. Разговор в гостиной не клеится. Даже предложение перекинуться в дурачка не проходит.
— Да ну его, — машет рукой Виолетта. — Лень.
— Мозг надо хоть изредка нагружать, — советует Алексей Градов. — Хотя, что это я говорю? Сие невозможно у данной особи из-за отсутствия такового.