Любовная лихорадка
Шрифт:
Мелхерт находил подозрительными с точки зрения гигиены итальянских коммерсантов, которые присылали с побережья рыбу, фрукты, сыры. Бацилла — или что там еще — вполне могла прятаться в этой скоропортящейся продукции. Итальянцы протестовали, обвиняя во всем негров и бродячих собак, наводнявших город. С неграми ничего было не поделать: отныне их как свободных граждан защищала конституция. И потому за все расплачивались собаки.
Всего лишь за две недели восемьсот собак погибли насильственной смертью. Их бросали в бассейн с соленой водой, покрытый
Барселос, Перейра и падре Менделл идут по улице Формоза, избегая лужиц с гнилой водой. Из двух двориков сильно воняет испражнениями. Из открытых баров тянет зловещим запахом.
Перейра: Я слышал, что один из членов врачебной комиссии сбежал.
Менделл: Это не доктор Алвин, который практиковал здесь в прошлом году?
Перейра: Он самый.
Барселос: Кажется, я знаю, где он.
Они проходят мимо вывески:
Антонио Эшел
Изготовление катафалков
Урны 1, 2,3-го классов
Продажа, прокат, транспортные услуги
Затем они видят Эшела, стругающего сосновую доску. Это старик. Количество заказов удваивается ежечасно. Говорят, будто он наживается на чужой беде, но это неправда. Эшел обслуживает лишь тех, кто способен платить, а таких немного.
Похороны по первому разряду включают музыку и катафалк, убранный цветами. По второму — благословение священника, но без музыки. Единственная роскошь при похоронах по третьему разряду — кусок черной ткани, которой обивают гроб изнутри. Во всех случаях бесплатно прилагается деревянный крест.
Умирали в домах, на улицах, в больницах. Едва человек испускал последний вздох, как его вытаскивали на тротуар, а там уже поджидала телега, посланная муниципалитетом. Часто внутри ее друг на друге уже громоздилось несколько тел. Их отвозили на кладбище и сбрасывали в общую могилу, в последний путь их провожали извозчик и лошадь. Одежда, простыни, личные вещи выбрасывались в окно, обливались гудроном или дегтем и сжигались. Потом в воздухе часами стоял едкий чад.
Барселосу надоело видеть в зеркале одно и то же лицо, и он начал отращивать бороду. Несчастный — ему от всего становилось скучно. И даже смертоносный спектакль с его бесчисленными вариациями уже утомлял его. Чтобы развлечься, он начал на страницах «Диариу» дискуссию по вопросам грамматики с безбородым Фариа.
Барселос предложил Перейре пари. Каждый ставит тысячу рейсов. Выиграет тот, кто первым протянет ноги. Таким образом победитель получит заупокойную мессу на седьмой день. Эшел и падре Менделл присоединились к пари и также внесли по сто тысяч. Менделл заявил, что в случае выигрыша жертвует эти деньги на науку.
Барселос: Но, святой отец, как же Матерь Божья?
Менделл: У нее денег хватает. И кроме того,
Уже рассвело. Алвин нащупал ногой домашнюю туфлю из Туниса и вдохнул полной грудью воздух комнаты, пропитанный ароматами. Портрет Да Маты смотрел на него с укоризной. Скривившись, Алвин повернул барона лицом к стене. Анжелика расхохоталась. Они долго говорили про Да Мату, и Анжелика объяснила, не смущаясь интимными подробностями, почему зараза ее не коснулась.
Но девственницей она не была.
«Дорогая сестра!
Наконец-то! Избежав лихорадки, я беззащитна теперь перед молодцами графа Фальяубера. Их столько, а я одна! И еще вот что: моя душа никак не освободится от нежного плена майора Бретеля, француза-южанина и мужчины из мужчин. Вместе с ним я беззаботно пересекла Атлантику на борту такого ненадежного судна, как „Ориноко“. Он сказал мне, как называются созвездия, мы вместе прощались с Южным Крестом и приветствовали Полярную звезду.
О, ностальгия!
Я пролила слезы в воды Гаронны, когда узнала, что майор намерен со мной расстаться. Я зашла в его каюту и — о да! — подарила ему последний поцелуй… я подарила бы ему тысячу, будь у меня время.
Вся в слезах, я пересела на другой корабль, идущий в Бордо. На нем я беспрестанно мерзла. И все же я посетила церковь Сен-Мишель и помолилась там за Бретеля. У него больная дочь в Лионе. Вечером я села на скорый поезд до Парижа и в пять часов уже была на Орлеанском вокзале, где меня ждал — угадай кто? Педриньо Кавако. Я вспомнила, что мы ведь двоюродные. Ах, эти кровные узы!
Счастливо,
Твоя Билота».
Алвин прижался к овальному зеркалу: «Открой мне тайну! Если она — не девственница, а Да Мата — импотент, значит, в эту комнату входил еще кто-то. Слуга? Родственник? Жулиу Рибейру?» Она сладострастно изгибалась, смеялась в ответ на его слова, кусала его губы: остроклювая ласточка.
Когда один из двух слуг заболел и напуганная кухарка сказала, что уйдет, Алвину пришла в голову идея. После некоторых колебаний второй слуга тоже объявил, что не собирается оставаться. На самом деле его склонила к этому хозяйка по наущению Алвина. Остался лишь дурачок-садовник, годами сражавшийся с сорняками, но неизменно терпевший поражение.
Кухарка зашла наверх, чтобы попрощаться, и нашла госпожу в постели. Дыхание было прерывистым. Кухарка побежала за доктором. Тот явился демонстративно, и через час весь город уже знал, что несчастье коснулось и дома Да Маты.
Но город знал также, что доктор Алвин, друг семьи, полностью посвятил себя делам этого дома, за что и был исключен из состава императорской врачебной комиссии.
Барселос узнал эту историю, когда писал очередную редакционную колонку. Он нашел ее странной: об исключении Алвина все болтали уже со вчерашнего дня. Что это за басни в таком случае? Он послал за кухаркой, которая все подтвердила, но прибавила, что доктор Алвин спит в доме. Барселос закусил губу и с силой ударил по подлокотнику кресла.