Любовная лихорадка
Шрифт:
Анжелика: Могучий.
Алвин: Хм, вот подожди, я сейчас тебе как вставлю.
Анжелика: Постой…. а-а-а!
Алвин: А-а-а! А-а-а!
Хотя Барселосу хватало забот с женой Ла Табля, которая вела себя как мартовская кошка, он пристально следил за всеми движениями Алвина. Жанна вновь пробудила в нем чувственность, и воспоминания об Анжелике уже не так ранили его. В остальном Барселос был убежден, что Жанна безумна, а Ла Табль — редкостный болван. Единственными разумными людьми в цирке были
Барселос заплатил пятьдесят рейсов мальчишке, чтобы тот исполнил одно «репортерское поручение». Среди городских журналистов это было обычным делом, сам Барселос раскрыл таким путем два-три значительных политических заговора. Сегодня поручение чуть отличалось — впрочем, мальчишке было все равно. Ему предстояло проникнуть в имение Да Маты и выяснить, что же там происходит на самом деле.
Слуховое окно, как правило, оставалось открытым; Барселос точно знал, что оно ведет в спальню.
Алвин: Цок-цок-цок, а-а-а.
Анжелика: Цок-цок-цок, а-а-а.
Цок-цок-цок по комнате. Конь, неодетый, скачет под слуховым окошком и видит голову мальчишки. Поколебавшись мгновение-другое, конь натягивает кальсоны, выбегает на лестницу, но на веранде обнаруживает, что парня и след простыл.
В тот же день один из агентов Барселоса сел в поезд, получив задание отыскать Да Мату. Барон остановился в Жундиаи, чтобы навестить родственницу — строго говоря, не совсем родственницу, а молочную сестру. Да Мата спокойно выслушал агента, а затем, сняв шляпу и вытерев пот со лба, продолжил свою поездку. «Всему свое время», — так выразился он.
Анонимный хронист обвинял санитарную комиссию в некомпетентности и моральном разложении. Главе комиссии это не понравилось, и он пригрозил газете судебным процессом. Газета замолчала, однако на другой день вышел анонимный памфлет, прибавивший к обвинениям непристойные стишки: история слабого духом монархиста, который согласился разделить ложе с республиканцем. Едкая издевка! В завуалированной форме утверждалось, что все это было подстроено Двором, а республиканец подослан самим императорским величеством.
Барселос, борец за чистоту нравов, требовал, чтобы его величество был обследован психиатром. Что же касается торжествующего республиканца, то хорошо бы все же ему слезть с монархического тигра. Даже этот безобидный зверь может взять и укусить.
Но он не укусил.
Император писал стихи по-гречески и по-французски, посвящая их выродившимся европейским принцессам. Когда конь маршала поднялся по лестнице, как бы приглашая императора
В Бразилии тогда насчитывалось восемь миллионов квадратных километров девственного леса.
По утверждению все того же придворного историка даже цветочницы с улицы Увидор задавали себе вопросы насчет душевного здоровья и твердой памяти императора. Они питали к нему безграничную жалость, но никак не уважение. Ходили слухи, что Его Величество уже не управляет, что от него скрывают государственные бумаги, что ему не показывают даже газет. Запершись во дворце Сан-Кристован, император посвящал все свое время переводам великого Виктора Гюго.
Императорская комиссия рекомендовала держать все окна и двери открытыми для лучшей вентиляции. Ночью легкие тени крались вдоль стен, пугая какое-нибудь семейство, мирно спящее или склоненное над постелью больного. Благопристойность была изгнана из обихода, и уголовные дела против воров в те дни не возбуждались. Члена комиссии Алберто Миллера гораздо больше заботили проститутки, наводнившие город.
Проституток действительно стало больше чем, скажем, девушек, состоящих в обществе «Дочери Марии». Так заявил Миллер падре Менделлу в присутствии Барселоса. Они обследовали сначала улицу Конститусан, потом Дирейта и, наконец, старую площадь Матрис. С сожалением глядели они на немногочисленных женщин, выходивших на улицу и флиртовавших с чужими мужьями у входа в церковь. Барселос согласился, что для небольшого, пострадавшего от заразы города их многовато, но заметил, что отец Менделл мог бы основать Легион Дочерей Евы и учредить специальный орден на ярко-красной ленте.
Миллер, потеряв терпение, отправил на порку двух козочек, мывшихся полуголыми в фонтане на улице Дирейта. Барселос пробился сквозь толпу и посреди всеобщего замешательства оттащил прочь двух полицейских, работавших плеткой. Те, познав на себе власть прессы, посчитали свою работу законченной. Барселос посадил заплаканных женщин в фиакр и всю ночь поил их коньяком и пильзенским. Утром они захотели отблагодарить Барселоса известным всем способом, но тот сказал, что ему пора зарабатывать на жизнь.
Целый день Барселос выжидал удобного момента, чтобы предстать перед комиссией. Ему хотелось устроить драку с врачами и быть задержанным полицией за неуважение к официальным лицам. Но вечером пришла новость, что Миллер заболел. Он подцепил лихорадку.
На площади Матрис это известие было встречено громким «ура» и пожеланием здоровья… Барселосу.