Любовная лирика классических поэтов Востока

Рудаки Абульхасан

Место действия любовных песен Ахмеда Недима(1681–1730) — родина поэта, Стамбул. Недим изображает столицу Турции, как рай для гедонистов, город весельчаков, прожигающих жизнь в садах загородного дворца, «золотого Садабада». Цветение жизни, весна, предвещающая удачу в любви, — излюбленный мотив поэта. Мажорна тональность лирики Недима, его стихи — призывы наслаждаться молодостью и любовью, обращенные к стамбульским красавицам, — легки и музыкальны, они естественно вошли в песенно-романсовую стихию турецких городов XVIII века.

* * *

«Говорите только о любви, все остальное — преступление» — этот призыв Луи Арагона вновь припомнился мне. Старые восточные поэты так и поступали — душа их была чиста, и совесть незапятнанна. Зачастую для них говорить о любви значило совершать подвиг.

Тысячу триста лет назад Маджнун писал: «Только любящий достоин человеком называться». Так оно и осталось вопреки любым попыткам лишить человека любви, отобрать у него человеческую суть, превратить его в зверя или в робота, в муравья или в винтик — в существо без памяти и воли, без достоинства и прав.

Несмотря ни на что, по-прежнему на языках мира, новых и старых, продолжают звучать речи влюбленных, увековеченные поэтами. И «обидный призрак нелюбви», от которого предостерегал

Пастернак, рассеивается и исчезает, как и положено призраку.

Истинная любовь побеждает страх, сказал древний мудрец. Настоящие стихи о любви, старинные и современные, восточные и западные, помогают нам жить смело, чувствовать и мыслить свободно, верить искренне, смотреть в будущее с надеждой.

Михаил Курганцев

С арабского

Имруулькайс

(ок. 500–540)

1—4. Переводы Н. Стефановича; 5–6. Переводы А. Ревича; 7–9. Переводы В. Гончарова

1

Узнал я сегодня так много печали и зла — Я вспомнил о милой, о той, что навеки ушла. Сулейма сказала: «В разлуке суровой и длинной Ты стал стариком — голова совершенно бела. Теперь с бахромой я сравнила бы эти седины, Что серыми клочьями мрачно свисают с чела…». А прежде когда-то мне гор покорялись вершины, Доступные только могучей отваге орла.

2

Нам быть соседями — друзьями стать могли б: Мне тоже здесь лежать, пока стоит Асиб. Я в мире одинок, как ты — во мраке гроба… Соседка милая, мы здесь чужие оба. Соседка, не вернуть промчавшееся мимо, И надвигается конец неотвратимо. Всю землю родиной считает человек — Изгнанник только тот, кто в ней зарыт навек.

3

Нет, больше не могу, терпенье истощилось, В душе моей тоска и горькая унылость. Бессмысленные дни, безрадостные ночи, А счастье — что еще случайней и короче? О край, где был укрыт я от беды и бури, — Те ночи у пруда прекрасней, чем Укури. У нежных девушек вино я утром пью, — Но разве не они сгубили жизнь мою? И все ж от влажных губ никак не оторвусь — В них терпкого вина неповторимый вкус. О, этот аромат медовый, горьковатый! О, стройность антилоп, величье древних статуй! Как будто ветерка дыханье молодое Внезапно принесло душистый дым алоэ. Как будто пряное я пью вино из чаши, Что из далеких стран привозят в земли наши. Но в чаше я с водой вино свое смешал, С потоком, что течет с крутых, высоких скал, Со струями, с ничем не замутненной Прозрачной влагою, душистой и студеной.

4

Прохладу уст ее, жемчужин светлый ряд Овеял диких трав и меда аромат — Так ночь весенняя порой благоухает, Когда на небесах узоры звезд горят…

5

Друзья, мимо дома прекрасной Умм Дж'yндаб пройдем, Молю — утолите страдание в сердце моем. Ну, сделайте милость, немного меня обождите, И час проведу я с прекрасной Умм Джундаб вдвоем. Вы знаете сами, не надобно ей благовоний, К жилью приближаясь, ее аромат узнаем. Она всех красавиц затмила и ласкова нравом…. Вы знаете сами, к чему тосковать вам о нем? Когда же увижу ее? Если б знать мне в разлуке О том, что верна, что о суженом помнит своем! Быть может, Умм Джундаб наслушалась вздорных наветов И нашу любовь мы уже никогда не вернем? Испытано мною, что значит с ней год не встречаться: Расстанься на месяц — и то пожалеешь потом. Она мне сказала: «Ну чем ты еще недоволен? Ведь я, не переча, тебе потакаю во всем». Себе

говорю я: ты видишь цепочку верблюдов, Идущих меж скалами йеменским горным путем? Сидят в паланкинах красавицы в алых одеждах, Их плечи прикрыты зеленым, как пальма, плащом. Ты видишь те два каравана в долине близ Мекки? Другому отсюда их не различить нипочем. К оазису первый свернул, а второй устремился К нагорию Кабкаб, а дальше уже окоем. Из глаз моих слезы текут, так вода из колодца По желобу льется, по камню струится ручьем. А ведь предо мной никогда не бахвалился слабый, Не мог побежденный ко мне прикоснуться мечом. Влюбленному весть принесет о далекой любимой Лишь странник бывалый, кочующий ночью и днем На белой верблюдице, схожей, и цветом и нравом, И резвостью ног с молодым белошерстным ослом, Пустынником диким, который вопит на рассвете, Совсем как певец, голосящий вовсю под хмельком. Она, словно вольный осел, в глухомани пасется, Потом к водопою бежит без тропы напролом, Туда, где долина цветет, где высоки деревья, Где скот не пасут, где легко повстречаться с врагом. Испытанный странник пускается в путь до рассвета, Когда еще росы блестят на ковре луговом.

6

Слезы льются по равнинам щек, Словно не глаза — речной исток, Ключ подземный, осененный пальмой, Руслом прорезающий песок. Лейла, Лейла! Где она сегодня? Ну какой в мечтах бесплодных прок? По земле безжизненной скитаюсь, По пескам кочую без дорог. Мой верблюд, мой спутник неизменный, Жилист, крутогорб и быстроног. Как джейран, пасущийся под древом, Волен мой верблюд и одинок. Он подобен горестной газели, У которой сгинул сосунок, Мчится вдаль, тропы не разбирая, Так бежит, что не увидишь ног. Не одну пустынную долину Я с тревогой в сердце пересек! Орошал их ливень плодоносный, Заливал узорчатый поток. В поводу веду я кобылицу, Ветер бы догнать ее не мог, С нею не сравнится даже ворон, Чей полет стремительный высок, Ворон, что несет в железном клюве Для птенца голодного кусок.

7

И Калиба степи, и Хасбы долины и кручи Дождем окропили нежданно пришедшие тучи. Тех туч караван проплывал над землею Унейзы, Повис над горами, спустился к низине белесой; И тучка одна, что от грома и молний устала, Отстала от всех — и слезами на землю упала.

8

Ты перестал мечтать о Сельме: так далеко любовь твоя! Не попытаешься, не хочешь и шагу сделать в те края. О, сколько гор, долин, ущелий, песков бесплодных, злых людей И караванных троп кремнистых теперь нас разделяют с ней. Увидел я ее когда-то в краю Унейзы голубой, Когда откочевать пришлось ей на пастбища земли другой. Увидел я тугие косы, черней, чем ночь, вкруг головы. И зубы белые — белее, чем млечный сок степной травы, А губы улыбались мило улыбкой алых ягод мне, И было это все как небыль или как поцелуй во сне. О крепкокостная — к успеху неси, верблюдица, меня! Седло мое, моя поклажа в огне, и сам я из огня! Я, словно страус, караулю яйцо, прикрытое песком, Всегда готовый на защиту бесстрашным кинуться броском. Моя верблюдица, ты тоже, как страус, головой крутя, Вдруг мчишь стремительней, чем ветер, спасая от врагов дитя.

9

Клянусь я жизнью, что Суад ушла, чтобы казниться мукой. Она хотела испугать влюбленного в нее разлукой. Увидев, услыхав Суад: «Явись еще!» — земля попросит. Там, где ее шатер разбит, — земля обильней плодоносит. Увидишь ты ее жилье — входи, проси приюта смело, И вот уже в глазах ее слезинка ярко заблестела.

Маджнун

(Кайс ибн аль-Мулаввах)