Любовница Иуды

Когда живая тень пересекла тьму кладбищенскую, в ближайших дворах забрехали собаки, тревожно заблеяли овцы, а бройлерный петух сверзился от страха со штакетника. Тот же, кто явился из лилового сумрака надгробий, жадно вглядывался в теплое пространство ночи, по-звериному принюхивался, наслаждаясь старыми запахами новой земли.

А в это время, в одной из

просторных комнат старинного, но добротного купеческого особняка, замыкавшего грязную улицу Водопроводную, молодая женщина в тёмном и свободном плаще с капюшоном входила в глубочайший транс. И она достигла экстатического напряжения такой силы, что низкий овальный столик в комнате начал сам собой медленно вращаться против часовой стрелки. Глаза женщины оставались полузакрытыми, ярко накрашенные губы нервно подергивались, кровенея болотным цветком на белом и неподвижном, словно загипсованном лице. Остальные присутствовавшие (а это были мужчины, которым не терпелось выпить) косились на вычерченный мелком корявый восьмигранник на полу, по углам которого тлели лампадки, заправленные оливковым маслом и змеиным жиром. За периметром чертежа в направлении востока, на вершинах отдельно нарисованного треугольника дымились кадильницы, где на древесных углях (осиновых кубиках) испарялись капельки ртути. В медном котелке, установленном в центре восьмигранника, синеватым шелком струились язычки горящего спирта, настоянного на сушеных головках земноводных гадов.

И вот, когда ожидание чуда переросло в томительное нетерпение, а соседский петух, оклемавшись после испуга, вспрыгнул на сонную курицу, в тяжёлые двери старого дома три раза постучали. Стук был неприятный, будто вколачивали гвозди в крышку гроба. Мужчины вздрогнули и переглянулись, а женщина, облизнув губы, сведенные судорогой тщеславной усмешки, пошла открывать. Вскоре порог большой комнаты переступил рослый плечистый субъект в чёрном костюме, с небритым отечным лицом, в тупоносых ботинках, испачканных сырой глиной, и произнес простуженным голосом:

– Шалом лакем!

Вместо ответного приветствия последовал хлюпающий возглас изумления смешанного с ужасом. Сутулый паренек с длинными волосами, лежавшими жирными косицами на плечах, рванулся было к двери, чтобы скрыться, но его успел ухватить за рукав лысый бородач с кожаной повязкой на глазу, хотя ошеломлен был не менее.

– Мир вам, добрые люди, – чуть тише повторил гость и кашлянул в кулак.

– Вениамин? Кувшинников? Но ведь ты… – Женщина в легкой панике отступила…

– Я Иуда из Кериофа. Вы меня вызывали?

Угрюмую тишину за окнами снова нарушил вой собак. Вслед за этим шумно зашлёпал крыльями бройлерный петух, должно быть, слезая с очередной курицы. А старинные часы, мастерски вмонтированные в грудную клетку человеческого скелета, подвешенного к стене, запоздало пробили полночь: из круглого окошечка выскользнула железная ворона и прокаркала двенадцать раз.

Мужчины стали неотвратимо жестко трезветь. Первым не выдержал атаман Бабура, крепыш в расстёгнутом кителе и мягких яловых сапожках – он метнулся к дальнему столу с напитками и закусками, плеснул в стакан мутноватой жидкости и залпом выпил. Густо крякнув, бросил в рот вялый кружок соленого огурца и погладил пальцами тугие снопики обкуренных усов. Его раскосые глазки недобро перебегали с хозяйки на гостя и обратно.

– Шутница ты, Ираида

Кондратьевна. Ещё Наполеона пригласи для компании… – Атаман крепко стиснул желтоватыми зубами серый мундштучок папиросы.

– А кто такой Наполеон? – спросил гость с усталым любопытством.

Мужчины уже не удивились, лишь тревожно переглянулись.

– А ты и впрямь из этого… Хериота! – рыхло затрясся от смеха Бабура. И налил ещё спиртного в свой стакан. – На вот, хряпни-ка лучше. А то совсем отупел с дороги. Будто из могилы вылез.

Вновь прибывший блекло усмехнулся, взял стакан, поднес его к губам и поморщился от дрянного запаха, ударившего в нос. После первого же глотка он по-рыбьи разинул рот и замотал головой:

– Это не сикер, а цикута. Нет ли у вас красного вина?

Бабура присел к столу, налил в чистый стакан из другой бутылки и протянул гостю со словами:

– Откуда ж ты, друг любезный? Как звать-величать? Где корешки твои зарыты?

Гость не спеша попробовал новый напиток и одобрительно цокнул языком. На его землистых азиатских скулах выступил, пробившись сквозь густую щетину, слабый румянец, по слегка оттаявшим белкам растеклась маслянистая плёночка, на которой заиграли блики от черных свечей, горевших по всем углам. Он уверенно сел в кресло и расстегнул верхнюю пуговицу белой рубашки, вздувшейся на груди под измятым пиджаком, на крупно вылепленных губах воскресла извилистая усмешечка.

– Я же сказал: я – Иуда, сын Симона, из поселка Кериоф-Йарим, что на крайнем юге Иудеи, в дне пути от Хеврона. Был казначеем в общине Егошуа из Эль-Назирага, что в земле Завудоновой и Нафалимовой, на пути приморском, за Иорданом, в Галилее языческой. Теперь я в очень важной командировке. Заодно и на ваш вызов явился. Итак: зачем я вам понадобился?

Бородач с голым шишкастым черепом и пиратской повязкой на правом глазу резко подался грудью к краю заставленного стола, посверкивая хищным оком.

– Не валяй дурака, Венька! Мне ли не знать этой родинки на твоей шее и наколки на среднем пальце? В армии нам старшина её сварганил. У меня такая же… – Он поднял палец. – Вспомнил?

Гость поглядел с искренним любопытством на татуировку – бледно-синий крест на символической могиле – и нахмурился.

– Римская виселица? Я бы не позволил. Не понимаю, откуда это. Но точно знаю, что я Иуда из Кериофа. Вернее, был им. Вы меня путаете с кем-то.

– Тебя я ни с кем не спутаю, свидетель Иеговы! – Во рту бритоголового блеснула фикса, а в голосе послышались застарелые обиды и претензии.

– Значит, мы знакомы? – раздумчиво пробормотал гость, когда взгляды их скрестились: теперь и ему показалось, что он уже где-то встречался с этим гололобым цыганом в жгуче-красной муслиновой рубахе и с золотой серьгой в ухе.

– Перестаньте нервировать дорогого гостя! Я всё поняла. Перед нами действительно Иуда Искариот, наш собрат и учитель.… Разве ты не чуешь, Валет, что это не дух Вениамина, а дух посланника бездны, продолжателя великого дела Каина, Корея и Ахитофеля?! – Женщина театрально воздела полные руки к потолку, затейливо расписанному эротическими сценками из ночной жизни Эдема, и закатила под лоб черешневые косточки глаз. Кроваво-винные губы нервно задергались, тонкие крылья прямого носа плотоядно затрепетали – она бы с удовольствием упала сейчас в обморок, если б не боялась оплошать перед симпатичным гостем.