Любовник богини
Шрифт:
Скоро и ты таким же сделаешься: будет женушка тобой вертеть как захочет. У нас знаешь как зовут таких, как ты? Подкаблучник! — сорвавшимся, совсем уж петушиным голосом выкрикнул он и ринулся куда-то прочь.
Больше всего на свете ему сейчас хотелось вскочить, как утром, на великолепного скакуна — и пуститься прочь отсюда: из дворца, из Ванарессы, из Индостана, подальше от назойливого толстяка магараджи, от дурака Бушуева, от расчетливого, совершенно изменившегося Реджинальда, которого Василий недавно считал лучшим своим другом, а теперь и смотреть-то на него не мог, — и, конечно, подальше от этой отвратительной, мерзкой, жестокой…
«И змея красива, только зла», — вспомнилась пословица. Вот уж правда что!
Конечно, это все осталось мечтою: скакун быстроногий и исчезновение из Индии в одно мгновение ока…
Нельзя же выставлять себя полным дикарем и дураком, да еще в священный, праздничный день. Все, чего мог для себя добиться Василий, — это под предлогом жесточайшей головной боли уйти к себе. Его сопровождали магараджевы наилучшие пожелания и посулы через три часа после полуночи прислать слугу разбудить его, чтобы руси-раджа не дай бог не пропустил огненную потеху.
Едва не кусая себя от злости на весь мир, Василий добрел до своих покоев, кое-как пошвырял на пол запыленную одежду, опрокинул на себя десяток кувшинов с теплой водой, а потом рухнул на постель и закрыл глаза, вознося к небесам исступленную мольбу: ниспослать ему сон, да покрепче.
И небеса оказались к нему снисходительны, ибо, когда Василий открыл наконец глаза, уже царила ночь, и звезды, яркие звезды светили в просторное окно.
Василий снова отправился в водоемчик. Кувшины были полны — очевидно, сюда во время его каменно-беспробудного сна заходили слуги. Вдобавок они оставили огромный поднос, сплошь заставленный чашами и блюдами. Василий отдал должное каждому яству, однако ужин оставил у него одно впечатление: хорошо, но мало. А может, беда в том, что он ел почти в кромешной тьме, толком не разбирая, что кладет в рот. Созерцание хорошей еды и разжигает аппетит, и насыщает, усиливает вкус того, что жуешь. Это все равно что смотреть на хорошенькую женщину, зная, что очень скоро ты сможешь не только любоваться ею, но и любодействовать с ней…
О черт, черт, черт!
Василий откинулся на ложе и с невеселой усмешкой поглядел на свои бедра. Легкое покрывало ощутимо вздымалось над ними.
Плохо дело… Выспался, наелся, а самое большое томление так и не утишил, самый лютый голод так и не утолил! Эх, сейчас бы сюда ту, черноглазую, назойливую и напомаженную, которая приходила вчера… Право слово, нынче Василий не стал бы кочевряжиться и сперва насытил бы плоть, а уж потом, попозже, освободившись и обессилев, предался размышлениям об идеальной любовнице с серебристыми глазами.
Он извертелся весь, пытаясь улечься поудобнее, чтоб не так томил набрякший, отяжелевший уд, однако облегчения не получал. Вдобавок в голову лезли всякие скоромные видения. Почему-то вдруг вообразился он сам в обрамлении целого цветника красоток. Лиц он их, впрочем, не видел, да и при чем вообще тут лица?
Главное, что девицы кубарем вертелись на ложе, кувыркались, подставляя Василию свои ароматные цветочки, и у него голова шла кругом от невозможности выбора…
Потом представилось; будто он лежит навзничь — просто лежит, раскинувшись, ничего не делая, — а на него поочередно вскакивают трое… нет, четверо, а еще лучше пятеро хорошеньких голеньких индусочек-душечек и, едва пришпорив его конька, тут же соскакивают,
Странно: ему вдруг показалось, что подобный неугасимый пожар в чреслах, разжигаемый бредовыми видениями, он уже испытывал однажды. Правда, ему мнилось, что он наблюдал за каким-то красивым и мрачным индусом, который, сохраняя на лице абсолютно невозмутимое и даже, пожалуй, суровое выражение, удовлетворял пятерых голых красоток, причем ловкость его и навык были просто непостижимы.
Василий вскинулся, суматошно озираясь. Экое пряное видение, и до чего же реальное! Неужели он и впрямь видел это прежде, да только забыл, где и когда?
Ничего себе! Нашел что забывать! Нет, такие сцены забывать нельзя. Их нужно бережно извлекать из копилки памяти, перебирать, словно баснословные драгоценности, любоваться ими… Разумеется, не в одиночку, а когда под боком если не пятеро сладеньких бабенок, а хотя бы одна — уступчивая, на все готовая, пылкая, способная снести в одиночку весь пыл, которого хватило бы на пятерых!
Да что на пятерых! Василий пронизал тьму воспаленным взором. Сейчас он мог бы перебрать целый гарем!
Сколько там баб? Сто? Триста?.. В эту минуту ему было море по колено, вернее, не по колено, а несколько повыше, по самый… вот именно! Чудилось, он весь воплотился сейчас в этот отросток буйствующей плоти, в нем были заключены все его мысли, желания, мечты.
Танталовы муки — это просто тьфу в сравнении с мучениями неудовлетворенной плоти! Неужто магараджа после вчерашней ночи решил, что его гость — каменюга бесчувственная? Неужто никто не осмелится нарушить его покой? Какая досада, что он не проснулся от легоньких прикосновений ласкающих пальчиков! Какая досада, что покорная рабыня не ждет у порога, склонившись ниц, чая исполнить всякое, хотя и самое сумасбродное желание белого сагиба!
Он не поленился сбегать поглядеть. Увы… просторный темный коридор был пуст, и на обоих балконах ни души.
Василий постоял немного под тепловатым ночным ветерком. Стало чуть легче дышать, однако тяжесть в чреслах никуда не исчезла.
Звезды заглядывали в лицо — Василию почудилось, что они насмешливо перемигиваются: видите, мол, сестрицы, того сумасшедшего дикаря, который голяком носится по балкону, потрясая своим копьецом?
Василий громко, отчаянно выругался и шмыгнул обратно в комнату. Если его видел еще кто-то, кроме звезд… Нет, такого позора ему не снести!
Теперь чудилось, будто взоры непрошеных соглядатаев проницают сквозь стены, и он не успокоился, пока не набросил рубаху и не вскочил в штаны. Когда пытался застегнуть их на боку (они вдруг адски тесны сделались!), боль чувствовал непомерную и ругался на чем свет стоит. Сунул ноги в короткие, легкие сапоги, снова вышел на балкон, с вызовом уставился на звезды.
Ишь ты! Похоже, слух о неприличном дикаре уже прошел-прокатился по всем небесам. Столько звезд, как сейчас, Василий отродясь не видывал. Эва, повысыпали, выпялили свои сверкающие гляделки! Все, более не оскоромитесь, поглазели на дармовщинку — и будя.
Кажется, кроме этих бесстыжих небесных обитательниц, его все-таки никто не видел. Пуст и темен сад, простертый внизу, непроницаемо темен, только что это мерцает внизу мягким опаловым блеском? Река? Нет, до реки отсюда далеко, вниз по горам. Скорее всего водоем… точно, водоем!