Любовник ее высочества
Шрифт:
Его губы касались ее живота, поднимаясь постепенно все выше. Добравшись до ее пышной груди, он, казалось, готов был ласкать ее бесконечно, и Энни чувствовала, что теряет остатки самообладания. Мягкое прикосновение его волос к ее телу перед каждым влажным, требовательным поцелуем вызывало сладкое, мучительное томление, сводящее с ума.
Она инстинктивно попыталась вцепиться пальцами в его волнистые кудри, но шнур вернул руку обратно.
Филипп замер.
– Вы хотите, чтобы я остановился?
– Нет! Нет!
Слова прозвучали отчаянно. Ее сердце было где-то
Он ласкал ее груди, каждую отдельно, его губы совершили то, чего ей так хотелось. Он взял сосок губами, слегка покусывая его, ласкал языком, и ей казалось, что она умрет от неги.
Он нашел ее губы, мягко прижался к ним своими губами, проник языком внутрь, сплетаясь с ее жаждущим языком. Ее бедра затрепетали в такт его жгучим поцелуям.
Он оторвался от ее рта, чтобы немного отдышаться, но возобновил свою «одиссею», изучая ее трепещущее тело. Он гладил ее, щекотал кончиками пальцев, нежно трогал языком. Ее кожа, казалось, ожила, и Энни стонала от этих сладких мучений. Его тело прикасалось к ее телу, как бы случайно, и это жаркое, скользящее прикосновение вызывало бурю неведомых чувств и желаний. С каждой минутой ни с чем не сравнимый голод желания становился все сильнее, и она тонула в нем, забыв все на свете.
Время остановилось. Были только чувства, звук их дыхания, смешанный запах их тел и пульсирующий ритм желания в крови.
Она услышала свой хриплый голос:
– Пожалуйста, Филипп, я не могу больше. Если должно быть что-нибудь еще, пусть будет, или я умру от нетерпения.
Его пальцы пробрались в спутанный шелк ее волос, и он накрыл ее всем телом.
– Нет, это еще не все. Мы должны соединиться, но это будет больно. Во всяком случае, в первый раз это может быть больно.
– Я не боюсь.
Его ноги раздвинули ее колени, и что-то плотное и теплое проникло внутрь, в то место, которое, она считала, нужно совсем для другого. Но теперь оно стало центром желания, пустотой, которая изнывала от стремления быть заполненной.
И когда это произошло, Энни почувствовала не боль, а только счастье соединения, от которого в темноте вспыхнул каскад золотистых искр. Всю свою жизнь в ней как будто жили два человека, ее душа постоянно боролась с буйными желаниями тела. Теперь в этом простом акте она не только соединилась со своим мужем, но слилась с ним в единое целое.
Первобытный крик восторга вырвался из ее уст.
Пустота заполнялась все глубже и глубже. Она не заметила, как Филипп развязал узлы на ее запястьях, но, внезапно почувствовав свободу, крепко прижала его к себе. Каждое дыхание теперь было вздохом, хриплым и трепетным, до тех пор, пока страстное восклицание Филиппа не слилось с ее счастливым завершающим стоном.
И тогда она заплакала, все еще чувствуя его в своем теле.
Он приподнялся, сильные руки обняли ее. Губы нежно коснулись ее виска.
– Что случилось? Почему вы плачете? Я вас обидел?
– Обидел? – Ее ответ прозвучал из самой глубины души. – О, нет, мой супруг. Просто я только сейчас родилась
Филипп услышал в ее голосе такую надежду на счастье, такую наивную уверенность, что внутренне содрогнулся.
Если счастье было тем, чего она ждала от их супружества, то она просила слишком многого.
13
Все еще обнаженная, Энни, как кошка, нежилась на пуховой перине, обволакивающей ее теплом. Восхитительно – слишком бледное слово, чтобы описать ее чувства. Она обрела себя, избавившись от мучительных страхов и противоречий и став полностью самой собой.
Она протянула руку погладить Филиппа, но встретила только холодную ткань простыни. Она села на постели, сразу же вырвавшись из убаюкивающих глубин сна.
Энни раздвинула полог. Слабый свет догорающих в очаге углей осветил пустующее место рядом с ней.
– Филипп? – Дрожа от прохлады, царящей в комнате, она приподнялась, дотянулась до халата и накинула его на себя. – Филипп? Где вы?
В комнате никого не было. Энни дошла по холодному полу до очага, поворошила угли кочергой и подбросила в огонь полено. Куда мог деться Филипп? Она придвинулась к очагу согреться, чувствуя, что ее тревога растет так же быстро, как разгораются желтые огоньки пламени. Почему Филипп исчез после всего, что произошло между ними?
Из прихожей послышалось гудение приглушенных голосов. Она подкралась к двери спальни и тихонько повернула ручку. Коридор за дверью был темным и безлюдным, виден был только бледный отсвет фонарей в фойе внизу, и доносился смутный звук разговора.
Филипп? Энни, бесшумно ступая босыми ногами, поспешила на лестничную площадку. Она перегнулась через перила и, увидев, что происходит, прикрыла рот и отступила в тень. Встрепанный Филипп стоял, освещаемый фонарем в руках посыльного, одетого в ливрею, откровенно объясняющую всем, кому он служит. Красно-бело-черное – цвета Великой Мадемуазель. Энни подалась вперед, чтобы все видеть. Филипп был в застегнутых наспех черных бархатных штанах. На широкие плечи наброшена помятая сорочка, которую он сорвал ночью с себя в пылу страсти. Лицо оставалось бесстрастным, пока он читал записку при свете фонаря, но Энни видела, что он стиснул зубы.
Смяв бумагу в кулаке, Филипп что-то пробормотал посыльному и затем стал нервно мерить шагами полутемную прихожую.
Энни отступила назад, чтобы ее не обнаружили. Она была вне себя от возмущения. Как смел Филипп бросить ее в их брачную ночь по зову другой женщины? Она медленно двинулась к перилам и успела увидеть, как ее новоиспеченный муж вышел вслед за посыльным в вестибюль и захлопнул дверь, оставив ее в темноте и одиночестве.
Он ушел от нее. Энни уставилась во мрак, вспоминая злобный шипящий хор перешептываний и многозначительных намеков прошедшего месяца. Сочувствующие взгляды, красноречивое молчание. Лукавые двусмысленности принцессы. До сегодняшней ночи все понятие Энни о неверности ограничивалось девичьими представлениями, ее подозрения были смутными и неоформившимися. Но теперь она знала, что происходит между мужчиной и женщиной.