Любовник ее высочества

Смит Хейвуд

Жестокая правда грубо, как топор палача, обрушилась на нее, подрубая ее только что обретенное счастье.

Филипп и принцесса были любовниками!

Неужели даже в эту ночь, когда его плоть еще хранит память о непорочности Энни, он отправится к принцессе?

Эта мысль убивала все чистое, что было в ее душе. Она схватилась за перила, чтобы устоять на ногах, содрогаясь при воспоминании, как неистово она ответила на его искусное обольщение. Как она могла счесть себя единственным предметом вожделения своего мужа и чувствовать себя счастливее всех

женщин?

Нельзя было влюбляться в Филиппа и надеяться, что и он, может быть, полюбит ее. Она пылала, отвечая ему со страстью, которая для Филиппа была обычной – просто еще одним приключением. А может быть, и того хуже – супружеской обязанностью, справляемой лишь с целью закрепить их странный брак.

Энни не знала, что думать, не знала, чему верить. Все было сломано, превратилось в предательство и унижение.

В маленькой комнатке возле прихожей Филипп накинул на себя простой плащ и опустил капюшон, скрывающий лицо. Вызов к Великой Мадемуазель был на редкость некстати. Филипп не представлял, что бы это значило. Конечно, и в самом деле, принцесса могла оказаться вовлеченной в ужасный государственный кризис, как говорилось в записке, и нуждаться в его помощи. С другой стороны, он достаточно хорошо ее знал, чтобы понимать, что это может быть просто месть, которую она не захотела откладывать.

Честно говоря, Филипп отчасти был рад необходимости покинуть брачное ложе. Происшедшее захватило его глубже и сильнее, чем он ожидал. Анна-Мария потрясла его, пробудив чувства, в которых он не хотел признаваться.

Он завязал плащ.

Не в первый раз Филипп отправлялся из постели одной женщины к другой, но это всегда происходило по его воле. Хотя… призыв принцессы о помощи вполне мог оказаться искренним.

Он снял с вешалки еще один поношенный плащ и сунул его посыльному, шепнув:

– Надень. И так слишком многие тебя видели. И погаси фонарь.

Курьер без лишних слов направился через сквер возле дома к карете без гербов, ожидающей возле потайной калитки у реки. Филипп пропустил посыльного вперед и сел следом за ним в карету. Как только двери захлопнулись, лошади двинулись вперед. Филипп, оказавшись от толчка в темном углу, почти кричал, чтобы заглушить стук колес:

– Откуда ты знаешь про потайную калитку?

Сидевший напротив посыльный пробубнил из-под капюшона:

– Я получил очень точные инструкции.

– От кого?

– Я не скрываю, кому я служу.

Филипп подался вперед.

– А как ты пробрался в дом?

– Ее высочество везде имеет друзей. – Он помолчал. – Вам не стоит беспокоиться, ваша милость. Ваш отец ничего не узнает о моем появлении.

Филипп лучше знал, как обстоят дела. У маршала везде были свои осведомители. Возможно, отец Филиппа уже знал о его отъезде и даже знал, чем он вызван, но сейчас Филиппу было не до того. Ему нужно было знать, какова цель принцессы и что за «неотложные дела государства» заставили ее поступить столь безрассудно.

«Неотложные дела государства»! Как же! Скорее всего оскорбленное самолюбие.

Или просто вожделение.

Сквозь маленькое окошко кареты Филипп всматривался в ночь. А что, если она хочет вновь обольстить его? Раньше он без всяких угрызений совести утолял ее страсть, даже слегка гордясь своей ролью. Но теперь в голове крутился непрошеный поток сравнений. После того, что он только что испытал с Анной-Марией, его любовные игры с принцессой показались расчетливыми и неестественными.

Филипп неловко заерзал на сиденье. Удивительно, до чего же брачная ночь изменила его. Неужели Анне-Марии удалось забраться в старательно спрятанные глубины его души? Филипп прогнал от себя эту мысль.

Он попробовал переключиться на мысли о принцессе. Что может ждать его в ее покоях? Но вместо этого в воображении возникло лицо Анны-Марии. Как можно думать о женщине, которая вызвала его, если тело так томится воспоминанием о той, которую он оставил? Карета, тяжело скрипя, катила в ночи, и образ Анны-Марии мерцал в его сознании, нежный, как свет луны, пробивающийся сквозь деревья.

Филипп чувствовал, что в глубине ее темных глаз таится какая-то тайна, а пробуждение ее страсти обожгло его неожиданной неистовостью.

Вздох за вздохом, движение за движением он раздувал чуть заметный огонек ее желания и вдруг обнаружил в ней мощную силу вулкана. И теперь уже не он, а она подняла его до такого взрыва восторга, какого он еще никогда не испытывал.

Маленькая женушка оказалась для него сюрпризом. Она заставила его потерять голову, чего еще ни одной женщине не удавалось. И это его беспокоило, делало уязвимым, и он не хотел чувствовать себя зависимым.

Карета замедлила ход. Филипп посмотрел в окно и увидел, что они подъезжают к главному входу в Тюильри. Он забился в темный угол и яростно прошипел:

– Я не могу выйти здесь! С тем же успехом можно промаршировать в полдень через парадную дверь.

– Я лишь следую приказу ее высочества.

Голос Филиппа стал угрожающим:

– Скажи кучеру, пусть едет к боковым воротам, и проверь, чтобы там никто не прятался. – Он нащупал кинжал, спрятанный в сапоге. – Давай. Я не хотел бы убивать тебя и с этого начинать визит к даме. Ее высочество и так уже, наверное, сердится.

Слуга поспешил подчиниться. Спустя несколько минут Филипп через потайной проход ворвался в будуар Великой Мадемуазель. Луиза спокойно стояла у окна в распахнутом халате и с распущенными волосами. Он откинул капюшон.

– В записке говорилось – «вопрос жизни и смерти». Я боялся найти вас раненной, отравленной и думал о самом худшем.

Принцесса проскользнула за его спину, чтобы закрыть потайную дверь. Услышав щелканье засова, закрывающего единственный выход, Филипп насторожился. Но обернулся нарочито спокойно.

– Почему вы так открыто посылаете за мной? Теперь половина Парижа знает, что я здесь.

Она не спешила отвечать, разглаживая атласные простыни на постели.

– Успокойтесь. Я всегда знаю, что делаю.