Любовник тетушки Маргарет
Шрифт:
Я рассмеялась. Забавно, насколько люди бывают сосредоточены на своей профессии.
– Не картину, а настоящий бассейн. – Я изобразила плавание брассом. – Кафельная облицовка, тенты, голубая вода… дорогостоящее, как ты понимаешь, удовольствие…
Фишер возмущенно поднял бровь:
– Матисс в обмен на бассейн?! – Он допил вино, пригладил волосы на висках – забавный мужской жест, а в данном случае еще и гладиаторский, как мне показалось, – и решительно направился к заговорщицам.
Я видела, как он подошел к ним, улыбнулся медоточивой улыбкой человека, вознамерившегося улестить собеседника, обнял обеих за плечи и притянул к себе. Мне ужасно хотелось узнать, что он им говорит, но тут подошел Джулиус. Наполнив мой бокал, он церемонно заверил, что чрезвычайно рад меня видеть, и сразу же отошел. Я рассердилась,
– Смысл послания предельно ясен, – приблизившись, обратилась я к спине. – Овца родила ягненка – символ Спасителя, явившегося на землю, чтобы взять на себя людские грехи. Жена крестьянина на сносях – этим художник хочет сказать, что, несмотря на всю греховность действий, приведших ее к такому положению, Бог простит… – Спина начала поворачиваться. Я хмыкнула и добавила: – Простит, поскольку действия эти не доставили ей никакого удовольствия и, лежа на спине, она только и делала, что молилась за добрую старую Англию… На этих словах неизвестный господин окончательно повернулся ко мне лицом и неуверенно – я бы даже сказала, нервно – улыбнулся. Только тут я сообразила, что его костюм сшит из ткани того особого серого цвета, который называют «церковным». Кстати, его подбородок подпирала жесткая полоска пасторского воротника, такого же персильно-белого, как передник на животе крестьянки.
– Очаровательно, – сказал он. – Прелестная картина. Вы разбираетесь в живописи?
– Ну… – ответила я, потупив взор, кроткая, как агнец пред ликом Господа. – Просто я знаю, что мне нравится.
Вскоре вернулся Фишер, и мы с ним вышли прогуляться в сад. Сад почти сплошь состоял из спланированных опытным дизайнером кустарников, лужаек, фигурно подстриженных фруктовых и хвойных деревьев. Все традиционно, ничто не изумляло взгляда.
– Бассейн изменит здешний вид, – заметил Фишер. – К сожалению. – Выглядел он весьма самодовольным.
– Что ты задумал? – спросила я.
– Ничего особенного. Просто хочу немного замутить воду. – Подняв голову, он посмотрел на покрытое облаками небо. – Похоже, дождь собирается. Я остановилась:
– Прекрати пудрить мне мозги. Признавайся.
Он улыбнулся, все так же глядя на небо:
– Я не сделал ничего порочащего мою профессиональную репутацию. К тому же я ведь почти отошел от дел…
– Мне никогда и в голову не могло прийти, что ты способен совершить порочащий профессию поступок. Но сейчас ты говоришь как провинившийся!
– Я сказал миссис Борджиа, что, по слухам, в будущем году на рынке появится несколько произведений Матисса. Вот и все.
– И что из этого следует?
– Ничего. Просто, когда Линда пошла принести нам что-нибудь выпить, я сообщил даме, что эти Матиссы будут первоклассными.
– Ты хотел ее уверить, что Матисс Джулиуса не первоклассный?
– Всего лишь намекнул. Дураку понятно, как хорош – исключительно хорош – этот портрет, но ни Лукреция, ни Линда не разбираются в живописи. Я также посоветовал Линде, которая была несколько уязвлена тем, как быстро ретировалась синеволосая леди, немного подождать и сориентироваться на рынке. А это универсально мудрый совет.
– По-моему, это хулиганство.
– Вовсе нет. Посмотри-ка вон на того дрозда. Полагаю, он рекомендует нам вернуться в дом. Гм… так о чем бишь мы? Ах да, вовсе это не хулиганство. Я всего лишь объяснил хозяйке, что лучшую цену можно взять, продавая вещи в комплекте. У миссис Мортимер прекрасная коллекция
22
Школа Сент-Ива – группа английских художников, живших в рыбацком порту Сент-Ив, графство Корнуолл, с конца сороковых до конца пятидесятых годов XX в.; объединяла мастеров разных направлений.
– Очень скоро я выставлю его на аукцион.
– Тебе так нужны деньги?
– Пока нет, – сказала я. – Просто эти офорты мне не нравятся. И в любом случае мне было велено их продать.
– Повремени. По крайней мере пока, – сказал он. На нас надвигалась Линда. – Это мой совет. Только что Волларовский цикл [23] был продан за куда меньшую цену, чем он заслуживает. А твоя коллекция – всего лишь фотогравюры, к тому же сомнительные в сюжетном отношении.
– Сама знаю… Хорошо бы ты и Линде сказал правду, – пробурчала я, живо напяливая на лицо улыбку.
23
Амбруаз Воллар (1868–1939) – меценат и предприниматель, друживший со многими выдающимися художниками и некоторым из них – в частности Сезанну – неоднократно позировавший. Здесь имеется в виду цикл его портретов кисти Пабло Пикассо.
Фишер прыснул.
– Не надо ей пока ничего говорить.
Не желая застрять в его паутине, я поспешила извиниться, поблагодарить Линду с Джулиусом и умчалась, обдирая боковыми зеркалами шпалеры лавровишни и разбрызгивая гравий из-под колес в жажде поскорее вырваться на волю.
Есть нечто весьма раздражающее в бывшем любовнике, быстро нашедшем утешение в объятиях твоей преемницы. Даже если он тебе больше не нужен. Почему так – одна из загадок человеческой натуры. Хорошо было Руссо рассуждать о том, что человек (интересно, женщину он тоже имел в виду?) от природы добр. В отношении политики, может, так оно и есть. Но в том, что касается любви и эмоциональной сферы вообще, подозреваю, мы всегда будем желать лучшего. Расставшиеся любовники очень часто ведут себя как собака на сене. Вот и я, хоть и не хотела больше жевать это самое сено вместе с Роджером, все же кривила душой, когда говорила ему, будто очень рада, что он нашел мне замену для обустройства на новом сеновале.
Он явился забрать свою музыкальную энциклопедию, проверить, не осталось ли в моем доме еще каких-нибудь его вещей, и поразил меня тем, что свистнул, войдя в прихожую. Роджер был вовсе не из тех, кто свистит. Кроме того, под старым твидовым пиджаком на нем был довольно смелый черный джемпер с высоким воротом, придававший ему весьма стильный вид. Он превращал бледное лицо в очках без оправы в лицо эстета-любителя, коему как раз вполне шло – вот так вот вдруг взять и свистнуть. Роджер зашел около полудня и, сняв книгу с полки, начал топтаться, нежно прижимая ее к груди. В своем примиренческом великодушии я решила, что он хочет остаться и разделить со мной мой скромный обед – суп. Но он отказался, с удовольствием сообщив:
– Не могу. Мы обедаем с Эммой. – Он уже пятился к выходу. – Но за приглашение спасибо.
– С Эммой? – елейно спросила я. – Со студенткой?
Он улыбнулся. И наверное, именно из-за этой улыбки кровь замедлила ток в моих жилах, потому что улыбка – ухмылка – была определенно самодовольная.
– Нет, – ответил он без дальнейших пояснений.
Испытывая острое желание немедленно оторвать его оттопыренные уши, я тоже безмятежно улыбнулась:
– Подружка? Рада за тебя.
Он опять улыбнулся. Так же самодовольно! Я глубоко засунула руки в карманы, чтобы не проделать с обоими ушами Роджера того, что проделал некогда Ван Гог с одним из своих.