Любовники (На Ревущей горе, у Лимонадного озера.Царство покоя.В другой стране)
Шрифт:
— Какая красавица, — повторила сеньорита Монтеро. — Самая красивая девушка из всех, кого я когда-либо встречала.
— Как вы думаете, что привело их сюда?
— Они путешествуют. Ее отец скончался полгода тому назад. И вот они вдвоем отправились попутешествовать, чтобы хоть как-то сгладить чувство утраты. — Тут она извинилась и отправилась помочь одной индианке найти попугая, который вечно улетал куда не следовало.
Тем временем Дульчи с матерью исчезли за поворотом, а Эрик, возвратившись в бар, стал размышлять о девушке. «Она оказалась здесь совершенно случайно, так же как и я, — подумал он. — А я ведь так никогда и не пойму, почему сегодня пришел в этот бар в такую рань, обычно ведь
Эрик никогда не думал и никогда бы не подумал, что нечто важное может произойти случайно. Ибо если случилось что-то значительное, значит, ты сам стремился к этому, планировал это и в конце концов осуществил эти свои намерения.
Он был настолько погружен в свои мысли, что не заметил, как к нему подошла женщина в плотном белом жакете и сказала:
— Эта девушка так похожа на вас, что вполне могла быть вашей сестрой-близнецом. Вместе вы смотритесь просто ошеломляюще, — с улыбкой добавила она, и Эрик улыбнулся ей в ответ, впервые ощутив некоторую жалость и даже симпатию к этой женщине. Он взглянул на ее брата и заметил, что тот тоже с улыбкой смотрит на него. Мефистофель вернулся в бар и теперь стоял, прислонившись к двери, по-прежнему выглядя зловеще из-за своей бороды, но вроде бы со смягчившимся взглядом.
И Эрик осознал, что всех, кто видел его вместе с Дульчи, обрадовало это зрелище. Ведь и он, и девушка — оба были красивы, молоды, полны жизненной энергии; в них чувствовалось нечто победоносное, жизнеутверждающее. Безусловно, вдвоем они внушали мысль, что прошлое и будущее в тот миг неизбежно соединились вместе. Поэтому все остальные выглядели сейчас чуть ли не радостно-возбужденными.
Однако спустя некоторое время счастливый миг остался позади, и все, почувствовав некоторую неловкость, прекратили о нем говорить и разошлись.
Примерно в десять часов следующего утра Эрик узнал у сеньориты Монтеро, как отыскать дом, где остановились миссис Паркмен с дочерью. Правда, у него не было ни планов, ни намерений, вернее, он вообще ничего не собирался делать. Ему хотелось всего лишь прогуляться пешком и взглянуть на этот дом. Эрик был уверен, что, если он сразу же нанесет визит, вряд ли это понравится миссис Паркмен.
Путь проходил по узкой и пыльной, но очень живописной тропинке, заросшей цветущими цезальпиниями. Повсюду в сухой пыли виднелось бесчисленное множество следов. Их оставили шагавшие босиком индейцы. Это были отпечатки, вытканные веками на этой первозданной земле. За стенами, выкрашенными белым, прятались дома, перед которыми пышно цвели бугенвиллеи. Повсюду Эрик видел кофейные деревья, гнущиеся под тяжестью зеленых и алых ягод. Порой он встречал индейцев, одетых в пыльные белые штаны с серыми клетчатыми завязками вокруг пояса и в рубахи с открытым воротом. Индейцы молча проходили мимо, даже не поднимая на Эрика глаз, сгибаясь под тяжестью бревен или корзин с углем, взятых на спину. Вот прогромыхала телега, запряженная двумя нахальными, упрямо упирающимися осликами. Возница, кивнув с улыбкой, поприветствовал Эрика. Воздух Гватемалы был нежным и мягким, но Эрик ощущал его обманчивость.
Когда он наконец дошел до места, указанного сеньоритой Монтеро, то с удивлением почувствовал, что сердце билось все сильнее по мере приближения к заветному дому. Эта усадьба совершенно не отличалась от остальных: такая же белая стена, увитая виноградными лозами, вьющимися по ней; над многочисленными деревьями возвышалась крыша аккуратного розового домика.
Витиеватые металлические ворота тоже заросли бугенвиллеей, цветы которой, хрустящие и прозрачные, словно бабочки, наверное, не увядали
Через час он снова прошел мимо того же дома, возвращаясь назад. Но на этот раз чувствовал себя посмелее, двигался намного медленнее и вот, дойдя до ворот, остановился и внимательно огляделся, нет ли кого-нибудь на дороге, и, подойдя к воротам вплотную, прильнул к ним.
Неожиданно раздался веселый звонкий смех, и Эрик вздрогнул, словно кто-то исподтишка ударил его. При этом он попытался определить, где и кто смеялся, и, посмотрев вверх, увидел ее, сидящую на стене всего в нескольких футах от него. Она не переставала хохотать.
— Вы кого-то разыскиваете, доктор?
Он невольно отпрянул и тут же почувствовал, как лицо его залилось краской. Она сидела прямо напротив него, сцепив изящные руки на коленях и чуть наклонив голову в сторону. Эрик снова до глубины души поразился ее чистой, ясной и хрупкой красоте. На ней было белое хлопчатобумажное платье с кружевными оборками на юбке, поверх волос наброшен длинный мексиканский шарф. Она была босиком.
— Я тут… — начал он, но не смог ничего придумать и замолчал, испытывая чрезвычайное смущение.
— Далеко же вы забрели, — заметила она, одарив Эрика ласковой улыбкой, словно сожалея, что смутила его. — Вы здесь проходили больше часа назад.
Он так и стоял под ней.
— Да, я искал вас, — проговорил он с еще большим смущением и одновременно с озадаченностью. — А откуда вам известно, что я врач?
— Об этом вчера мне сказала хозяйка гостиницы. Она мне все о вас рассказала. — Девушка по-прежнему улыбалась. — Не угодно ли вам зайти?
— А можно? — нерешительно спросил он. — Не сочтете ли вы это за дерзость?
Она вновь звонко рассмеялась, быстро повернулась и исчезла со стены. Спустя секунду отперла ворота, и он вошел в сад.
— Вот… — произнес Эрик, глядя на нее.
Потом, чтобы не смотреть все время на девушку, он начал осматривать усадьбу. Дом располагался на некотором расстоянии от ворот и был почти закрыт огромной джакарандой — палисандровым деревом — в пышном пурпурном цветении. В центре находился патио, вымощенный булыжником, а вокруг — желтофиоли. Вероятно, когда-то они росли в некоем порядке, но сейчас превратились в беспорядочное буйное переплетение, в пышное изобилие дикой зелени, полыхающее ярким разноцветьем. На одной из веток сидел крупный попугай, чей пронзительный крик Эрик слышал раньше, и что-то скрипуче ворчал, словно простуженный пьяница. На ветке пониже вертелась маленькая обезьянка, разглядывавшая Эрика любопытными черными блестящими глазами. На шее обезьянки был ошейник, к нему привязана двадцатифутовая веревка, и когда она перепрыгивала с ветки на ветку, то утаскивала веревку с собой, управляясь с ней не менее искусно, чем женщина с вечерним платьем. В патио стояли три плетеных стула и столик со стеклянной столешницей, на котором рядом со стопкой книг возвышалась корзиночка с каким-то рукоделием. Чуть поодаль стояли два просторных удобных шезлонга.
— Да тут у вас маленький рай, — произнес Эрик, словно только что попал в какой-то фантастический мир тепла, комфорта и беспрерывного ожидания чего-то приятного. — Все это принадлежит вашей матери?
— Нет. Просто у папы есть друзья в Гватемале, и мы останавливаемся у них, когда они уезжают. Мой папа, знаете ли, умер… — Она проговорила это так, словно Эрик и в самом деле должен был знать о таком печальном событии, приняв как должное то, о чем сообщила ему сеньорита Монтеро еще вчера.