Любовники
Шрифт:
– Чувствую тепло, – заметил старший гном, когда они пересекли крупную пещеру, по дну которой струился маленький ручеек. Обнюхав воду, он наполнил фляжку и выпрямился, глядя на Кили, который сидел, переводя дыхание.
– …да, с тех пор, – молодой гном вцепился в собственные волосы. –Двалин, я сам себя боюсь.
Двалин чуть приподнял бровь, выражая вопрос.
– Что-то, что мне не понравилось… более того, показалось мерзким… и в то же время я не могу перестать думать об этом, – Кили сжал кулаки. –Двалин, я не знаю, что делать. Оно все время возвращается… в памяти. Так отчетливо и ярко…
– Что возвращается?
Кили посмотрел на него больными глазами.
– Я знаю, ты сейчас меня убьешь, но я не могу молчать больше… Я видел тебя… ты…мы…
Он ощутил, как глаза жгут злые горячие слезы и губы прыгают. А потом сильная ладонь легла на его щеку, поворачивая лицом к лицу с Двалином. И в глазах всегда спокойного и сурового воина юноша увидел странное сочувствие и теплоту.
– Вон оно что, парень, – голос Двалина был спокоен и мягок. –Не вижу беды в этом. Каждый выбирает свой путь. В том числе и с кем ему делить полнолуния. Ты ведь не забыл, что сейчас полнолуние, мальчик?
– Что…-Кили вздрогнул, вскинув голову, словно мог сквозь толщу скальной породы увидеть полную серебряную луну, повисшую над горой серебряным блюдом. Двалин освободился от сумки и положил оружие на ровный участок пола. Затем расстелил свою безрукавку рядом.
– Предлагаю свою помощь и с радостью приму твою, – просто сказал он, кивая на импровизированное ложе. Кили молча кивнул. Странно, но словно слова родича проделали дыру в том коконе дикой напряженности, что окутывал его с момента встречи с пещерной тварью, показавшей ему самые темные и потаенные страхи и желания. Сердце его билось так сильно, что готово было выскочить из груди, даже в висках заныло от напряжения.
– Двалин… я рад, что ты со мной, – тихо сказал он, сев на край ложа и расстегивая свой плащ.
Двалин коснулся его лица грубыми закорузлыми пальцами и Кили взял его ручищу в свои, рассматривая каждую черточку, каждый след от ожога. Большие и сильные руки воина.
– Знаешь, я помню, как эти руки подкидывали меня к самым сводам пещер, – тихо сказал он. –И дух захватывало от восторга. Я всегда любил Торина, но теперь понимаю, что тебя любил не меньше. Ты всегда был рядом, Двалин. Когда мне было одиноко или страшно, ты был со мной. Помнишь, когда Фили свалила глубинная лихоманка… Меня не пускали к нему и ты сидел со мной, держал меня на коленях и тихо напевал, пока я не уснул… Наверное, с тех пор я и мечтал о том, чтобы снова уснуть в твоих объятиях…
– Мальчики вырастают и становятся молодыми воинами, – большая ладонь грубовато и в то же время удивительно ласково легла на его затылок. –А молодые воины становятся старыми скалогрызами вроде меня. Довольно опытными скалогрызами…
Он наклонился, расправляя безрукавку, и небольшая ладонь юноши коснулась его головы. Двалин выпрямился, затем с легкой улыбкой потянул завязки на штанах, сначала своих, потом Килиных. Юноша вытянулся на ложе, глядя на родича в тусклом свете почти использованного шарика. Лицо старшего казалось ему ликом самого Махала. Он осторожно провел пальцами по жестким губам Двалина, ощущая каждую трещинку.
– Я готов, – спокойно сказал принц. Двалин кивнул
– У тебя с Фили уже было что-то в таком роде?- спросил старший, глядя на немного напряженного юношу. Кили покачал головой.
– Нет… мы просто помогали друг другу. Мне немного страшно… знаешь, легче сразиться с ордой орков… – принц нервно усмехнулся. –Двалин… там, в моем сне, ты был… довольно несдержан… хотелось бы после быть в состоянии продолжить путь.
– Помолчи немного, малыш, – старший гном наклонился, вдыхая аромат молодого сильного тела. Его ладонь скользнула по спине Кили, по поросшей темным пушком ложбинке, теряющейся между двух упругих полушарий. Двалин мягко поглаживал юношу, чувствуя, как под этими прикосновениями понемногу уходит напряжение и рождается что-то другое. Кили тихо застонал, зарывшись лицом в темный мех безрукавки. Не сознаваясь себе, он боялся того момента, когда сильное тело старшего накроет его. Но Двалин не торопился. Казалось, он чувствует малейшее движение, каждую клеточку, каждую самую слабую дрожь. Кили затрепетал, ощутив прикосновение чего-то горячего и влажного, оставляющего вдоль позвоночника прохладную полоску, и лишь спустя какое-то время понял, что то просто Двалин попробовал его на вкус.
Большая ладонь нежно поглаживала его ягодицы, иногда чуть сжимая. От этой ласки у Кили просто срывало башню, он прикусывал губы, чтобы не застонать, зажимал рот, гася, давя мольбы. В какой-то миг ему захотелось до ужаса отчетливо и сильно, чтобы Двалин проделал с ним именно то, что было во сне.
Он снова зарычал, грязно ругаясь, выдыхая мольбы, чувствуя, как грубая ручища до боли сжимает бедро. Голова взорвалась острой, чудовищной болью, так, что он даже не понял, что кричит и бьется ею о подстилку. И почти сразу, пресекая судорожный вой и лишая доступа воздуха, на лицо легла огромная ладонь старшего. Кили захрипел, чувствуя, как что-то продирается сквозь носоглотку, заметался, извиваясь под большим мощным телом, вдавившим его в подстилку.
– Вот и всё, парень, – жестко произнес старший, брезгливо вытирая руку о штаны. –Ну что, прошел у тебя свербеж в штанах? До полнолуния-то ещё пара дней осталась! Успеешь ещё к своей красотке!
Кили сжался в комок, разрыдавшись от облегчения и усталости. Его била крупная дрожь и он чувствовал большие сильные руки, осторожно обнимающие его.
– Всё закончилось, малыш, – мягко шептал Двалин, поглаживая его голову. –Всё закончилось…
Кили повернулся, уткнувшись ему в грудь, словно измученный ребенок, чувствуя себя снова защищенным и согретым этими грубоватыми, но такими родными объятиями. Двалин гладил его и укачивал, пока юноша не уснул, утомленный слезами.