Любовное приключение
Шрифт:
Стихи на сицилийском наречии я отнес Фердинану, а он сразу положил их на музыку.
«Внимание!» — обратился я к гребцам.
Фердинан поднялся и предложил им повторить припев.
Мария подошла к ним и, стоя на палубе, подняв глаза к небу, запела мелодичную кантилену.
Первый куплет закончился, и матросы удивительно слажено исполнили припев.
Мария продолжила петь.
Невозможно передать всей прелести этой сцены. Рулевой лежал на крыше каюты и совершенно забыл о руле. Матросы освободили руки, чтобы аплодировать,
И только Пьетро, который вылез из люка, держа по тарелке в каждой руке и прижав хлеб рукой, смог вывести нас из созерцательного состояния.
Матросы услужливо растянули для нас парус; в его тени мы и устроились обедать.
После обеда я оставил Фердинана беседовать с Марией, а сам направился к рулевому.
«Так что же, — обратился я к нему, — этот замечательный ветер, кажется, не торопится?»
«Вы хорошо пообедали?» — спросил рулевой.
«Очень хорошо».
«Ну так позвольте мне дать вам совет — поужинайте еще лучше».
«Почему же?»
«Потому что завтра вам не удастся ни пообедать, ни поужинать».
«Да вы шутите».
«Мои товарищи, должно быть, сказали вам уже, что я никогда не шучу».
«И вы, пророк, говорите, что…»
«Я говорю, что нам очень повезет, если сегодня ночью нас не ждет дождище».
«Почему же тогда нельзя с помощью весел добраться до какой-нибудь бухточки на побережье Калабрии?»
Нунцио бросил взгляд на береговую линию Пестума, виднеющуюся слева от нас тонкой волнистой полосой лазури.
Опустив голову, он ответил:
«У нас уже нет времени, для этого необходимо десять — двенадцать часов».
«А этому урагану… сколько ему потребуется часов, чтобы достичь нас?»
«Семь или восемь».
Я достал часы.
«Значит, это произойдет в девять часов?»
«Да, к этому времени, — отозвался Нунцио, — через час или полтора после „Аве Мария“… Но не говорите ничего Об этом, не нужно заранее беспокоить даму».
«Старина, — засмеялся я, — у тебя слабость к ней».
«Я не понимаю», — ответил он.
«Я говорю, что ты влюблен в нашу прекрасную путеше-етвенницу, вот что».
«Да, но так, как я влюблен в Мадонну».
И он поклонился, как кланяются, проходя перед иконой.
Я вернулся к своим попутчикам. День прошел в игре на гитаре и пении. Я читал стихи Гюго, Ламартина и Огюста Барбье и слышал, как матросы, которые не понимали меня и думали, что я сочиняю, а не повторяю по памяти, называли меня импровизатором.
Это внушало им большое уважение ко мне, ведь в Неаполе импровизатор — это полубог, а на Сицилии — настоящее божество.
Во второй половине дня небо, до того такое прозрачное и голубое, стало понемногу меняться. Небесный свод начал принимать молочную и нездоровую окраску, солнце спряталось за облаками,
Настало время «Аве Мария». Рулевой поднял сына капитана и поставил его на колени на крыше каюты. И ребенок прочитал для него и для нас эту вечернюю молитву, так торжественно звучащую в Италии, а в море — еще торжественнее, чем где бы то ни было.
В то время, когда мальчик читал молитву, появилось огромное черное облако — его двигал юго-западный ветер.
Это шел дождище, предсказанный Нунцио.
Когда закончилась молитва, он взял меня за локоть, приставив палец к своим губам.
«Я вижу, черт возьми!» — ответил я.
Время от времени матросы и сам капитан посматривали в сторону быстро приближающегося облака, раскинувшегося, как гигантский орел, одним крылом на север, другим — на юг.
Луна то появлялась, то скрывалась за тусклым облаком, которое вскоре должна была накрыть стремительно надвигающаяся туча.
Иногда чрево этой тучи раскалывалось и из густого мрака вырывалась, словно огненная змея, молния.
Раскатов грома еще не было слышно, но уже чувствовалось его приближение.
И хотя не было заметно никаких порывов ветра, море заплескалось так, словно столкнулись огнедышащие недра Везувия и Этны, заставив его задрожать.
Вскоре на горизонте, откуда появилась туча, мы заметили приближающуюся с такой же скоростью полосу пены, а кое-где на поверхности волн можно было наблюдать своего рода содрогания, которые моряки называют «кошачьими лапками».
Наконец порывистое дуновение ветра пронеслось по снастям и заставило трепетать наш единственный парус, остававшийся на корабле вместе с кливером.
«Взять два рифа!» — скомандовал рулевой экипажу.
В ту же минуту капитан подошел к нам и сказал, обращаясь преимущественно к Марии:
«Синьора, и вы, синьоры, я не вправе давать вам советы, но мне кажется, будет лучше, если вы удалитесь в каюту».
«Нам грозит какая-нибудь опасность?» — спросила Мария достаточно спокойным голосом.
«Нет, но мы ожидаем шквала, а это значит, что будет дождь и ветер, поэтому вы не можете оставаться на палубе. Если же вы останетесь, то через несколько секунд продрогнете до костей. К тому же, находясь на палубе, вы будете мешать нам работать со снастями».
Мне были знакомы рекомендации подобного рода. Повернувшись к Марии, я спросил:
«Вы слышите, сударыня? И не будете ли вы столь любезны предоставить нам убежище на эту ночь?»
«Не сомневайтесь, — ответила она, — по крайней мере, я на это надеюсь».
В эту минуту на сперонару обрушился такой сильный порыв ветра, что она наклонилась набок, задев реей воду.
И тут же вспышка молнии, ярко осветившая все вокруг, словно днем, расколола небо.
«Идемте, идемте, — позвал я Марию, — капитан прав, мы мешаем работать со снастями».