Любовный дурман
Шрифт:
И тогда скажу я: «Продли расчет и заставь стоять
Ты подольше нас,
чтоб продлился взгляд на любимую!»
Садовник обратился к гостье: «Знай, о владычица красавиц и всех блистающих звезд, что мы пригласили тебя сюда только для того, чтобы ты развлекала этого прекрасного юношу, господина моего Нур-ад-дина. Он не приходил сюда раньше». — «О, если бы ты мне сказал об этом, я бы принесла то, что у меня есть!» — воскликнула девушка. «Госпожа, я схожу и принесу тебе это», — сказал садовник. И девушка
Посланник вернулся через некоторое время с зеленым мешком из гладкого шелка с двумя золотыми подвесками. Незнакомка взяла мешок, развязала и вытряхнула из него тридцать два кусочка дерева. Девушка стала вкладывать кусочки один в другой, мужские в женские и женские в мужские, обнажив кисти рук, поставила дерево прямо, и превратилось оно в лютню, полированную, натертую, изделие индийцев. Гостья склонилась над инструментом, как мать над ребенком, и пощекотала его. Лютня застонала, зазвенела, затосковала по прежним местам, вспомнила воды, что напоили ее, и землю, на которой выросла. Вспомнив мастеров, которые вырубили и покрыли лаком, купцов, которые везли на корабле, инструмент закричал, запричитал, казалось, изливая хозяйке душу в таких стихах:
Была прежде деревом, пристанищем соловьев,
И ветви я с ними наклоняла свои в тоске.
Они на мне плакали, я плач их переняла,
И тайну мою тот плач теперь сделал явною.
Безвинно меня свалил на землю рубящий лес.
И сделал меня он лютней стройной, как видите.
Но только удар о струны пальцев вещает всем,
Что страстию я убита, ею пытаема.
И знай, из-за этого все гости застольные,
Услышав мой плач, пьянеют,
в страсти безумствуют.
И вышний владыка их сердца
умягчил ко мне,
И стали на высшие места
возвышать меня,
Мой стан обнимает та, кто выше других красой,
Газель черноглазая с истомными взорами.
И пусть Аллах бдительный
нас с нею не разлучит,
И пусть не живет влюбленный,
милых бросающий.
Закончив играть, гостья молча положила лютню на колени и вновь склонилась над ней, как мать над ребенком, пальцы пробежали по струнам, перебирая лады, и незнакомка вымолвила:
«О, если б влюбленного, свернув, посетили,
То тяжесть с него любви они бы сложили.
И вот соловей в кустах с ним перекликается,
Как будто влюбленный он, а милый далеко.
Проснись же и встань —
ведь ночь сближения лунная,
Сегодня завистники небрежны, забыв о нас,
И струны к усладам нас с тобой призывают.
Не видишь ты, для любви здесь
четверо собраны:
То роза и мирты цвет, гвоздика и ландыш.
Сегодня для радости собрались здесь четверо:
Влюбленный, прекрасный друг,
динар и напиток.
Бери же ты счастье в жизни — радости ведь ее
Исчезнут; останутся лишь слухи и вести».
И Нур-ад-дин, слушая эти стихи, смотрел на лютнистку влюбленными глазами, едва сдерживая порывы души от великой к ней склонности. Незнакомка тоже выделяла среди присутствующих юношу, бывшего луной среди звезд, ибо он был мягок в словах, изнежен, совершенен по стройности, соразмерности, блеску и красоте — нежнее ветерка и мягче Таснима, и о нем сказаны такие стихи:
Поклянусь щекою и уст улыбкой прекрасных я,
И стрелами глаз, колдовством его оперенными,
Нежной гибкостью и стрелою взоров
клянусь его,
Белизной чела, чернотой волос поклянуся я,
И бровями, что прогоняют сон от очей моих,
И со мной жестоки в запретах и в поведениях;
Скорпионами, что с виска ползут,
поклянусь его,
И спешат убить они любящих, разлучая с ним;
Розой щек его и пушка я миртой клянуся вам,
И кораллом уст, и жемчугом зубов его,
Стройной ветвью стана,
плоды принесшей прекрасные.
То гранат, взрастивший плоды свои на груди его.
Поклянусь я задом, дрожащим так,
коль он движется
Иль покоен он, и тонкостью боков его;
И одежды шелком, и легким нравом клянусь его,
И всей красой, которой обладает он.
Веет мускусом от его дыханья прекраснейшим,
Благовонье ветра напоено ароматом тем,
И также солнце светящее не сравнится с ним,
И луна обрезком ногтей его нам кажется…
Когда Нур-ад-дин услышал слова эти (а он уже склонился от опьянения), начал сын купца восхвалять гостью: