Любовный пасьянс
Шрифт:
— Виктория Петровна, вы играете не по правилам. Вы что же, решили, что, раз сериал пошел по экранам, роль за вами безусловно утверждена? Не думал, что вы так наивны. Во-первых, сценарий еще можно много раз переделать, и ваша очаровательная взбалмошная героиня погибнет, скажем, в автомобильной катастрофе.
— Только в двадцать шестой серии, — отпарировала Вика. — Поскольку двадцать пять уже отснято.
— Что ж, вы рассчитываете — и, кстати, правильно, — что к тому моменту вас будут узнавать на улицах. Но ведь, дорогая моя Виктория Петровна, вы сделали только первый шаг к успеху. Если вас дальше не станут раскручивать,
Вот как, от уговоров Аникеев перешел к прямым угрозам! Вика в замешательстве молчала. Вероятно, это действительно в его силах. И тогда ей останется только поменять профессию.
Машина уже подъезжала к площади Тельмана.
— Ну так как, Виктория Петровна? Договорились или нет? — переспросил Аникеев.
И Вика кивнула. А что ей оставалось делать?
Вожделенного расслабления так и не получилось. Хотя Вика честно выполнила всю намеченную программу — приняла ванну, а потом улеглась в постель с романом Франсуазы Саган, — тревога не отпускала. На душе было смутно и гадко. Ей претило участие в аникеевских делишках, но способа вывернуться без потерь она не находила. Если бы выяснить, что он все-таки задумал! И времени у нее в обрез — меньше суток!
И вдруг Вика почувствовала такую тоску, такую безысходность, что чуть не разревелась. Господи, ей же даже посоветоваться не с кем! Мама? Но родители всегда жили своей жизнью, не пуская в нее дочь, и Вике как-то в голову не приходило, что должно быть иначе. Мама-подруга — это миф, придуманный доморощенными Макаренко. Ну, о проблемах на работе, о театральных интригах Вика еще могла бы ей рассказать, ее матушка — деловая женщина, может присоветовать что-нибудь умное. Но о том, что дочка влипла в полукриминальную историю… Об этом матери и заикаться нельзя! Вот если бы у Вики был муж…
В первый раз за всю свою двадцатипятилетнюю жизнь Вика пожалела, что все всегда решала сама. Она никогда не могла понять послушных жен. Фразы типа: «Ой, мне муж запрещает курить» или «ой, меня муж не пускает одну в отпуск» — вызывали у нее насмешливое недоумение. Ей хотелось спросить: «А ты что, не человек? У тебя своего мнения совсем нет? А если человек, то должна решать сама, что тебе можно, а что нельзя. И потом отвечать за свои поступки».
А вот теперь… Господи, был бы у нее муж, с каким удовольствием, она предоставила бы ему решение этой проблемы! Как сказал бы, так и сделала. Сказал бы — плевать на карьеру, даже если останешься без работы, я тебя всегда прокормлю… Муж — спина, стена, опора… Но у нее нет мужа.
«Да ладно, — одернула Вика саму себя. — Ну кто из моих знакомых в такой ситуации был бы спиной, стеной, опорой? Да никто!»
И тут почему-то перед глазами встало лицо чудного парня, с которым она познакомилась «На Лысой горе». Вот он бы смог… Рядом с ним было как-то удивительно надежно и спокойно. Даже странно — в таком настроении, в каком он был тогда, мужчины обычно раскисают, чуть не плачут. Девушка ушла к другому — серьезный удар по самолюбию. Нет, ему, конечно, тоже было несладко, но он не превратился в растекшееся мороженое. И еще думал, как этой девушке помочь выпутаться из каких-то неприятностей. Настоящий мужчина, за километр видно. Ну почему за Викой никогда такие мужчины не ухаживали! И почему она, дура несчастная, даже не спросила, как его зовут!..
Аникеева
— Эля! Ты не спишь?
— Умный вопрос, — отозвалась из темноты Элеонора Иосифовна. — Нет, я сплю. Я еще не настолько стара и глуха, чтобы уснуть под такой аккомпанемент. Твои вздохи хуже любого храпа.
Ее голос был сух и сдержан. Иначе нельзя: если она сейчас начнет тоже охать и волноваться, страх Аникеева разрастется до невероятных размеров. Умная жена знала, когда надо проявлять заботу и сочувствие, а когда лучше охладить излишние страсти трезвой и даже жестокой иронией. А она умела быть спокойной и ироничной в любых ситуациях.
Аникеев приподнялся, а затем сел:
— Что за черт!
— Прими снотворное, Севочка, — невозмутимо посоветовала Элеонора Иосифовна.
— Не помогает. Я уже принял элениум.
— Прими двойную дозу. Тебе надо выспаться, чтобы завтра голова была свежей.
Аникеев ничего не ответил, откинул одеяло и свесил ноги с постели. Элеонора Иосифовна приподнялась на локте:
— Куда ты собрался?
— Никуда.
Он чуть-чуть помолчал, потом все-таки задал вопрос, который мучил их обоих:
— Эля, ты уверена, что мы все сделали правильно?
— Что ты имеешь в виду? — переспросила Элеонора Иосифовна, чтобы выиграть время и собраться с мыслями для ответа.
— Ты сама знаешь, — Аникеев передернул плечами. — У меня плохие предчувствия.
— Ну что еще такое?
— А если эта сучка-актрисулька не выманит Городецкую из квартиры? Помнишь, ты сама говорила, что она к ней привязалась, надо тактику менять…
— Ну, во-первых, тактику менять уже поздно, — Элеонора Иосифовна говорила медленно и рассудительно, в этой ситуации требовался только такой тон, — во-вторых, не забывай — своя рубашка всегда ближе к телу. Если нашей дорогой Виктории придется выбирать между семейным счастьем подруги и своей карьерой… Тут и думать нечего, понятно, что она выберет.
— Ты уверена? — снова спросил Аникеев.
— Уверена, — недрогнувшим голосом сказала верная жена. — Спи, дурачок. Спи.
Однако на душе у нее было неспокойно. Нехорошие предчувствия Аникеева словно передались Элеоноре Иосифовне. И когда Аникеев наконец уснул, она продолжала лежать без сна и обдумывать возможные ходы отступления.
Элеонора Иосифовна не ошиблась в своих расчетах. Промучившись почти всю ночь, наутро Вика все-таки позвонила Кате и назначила ей свидание в одиннадцать у служебного входа в свой театр.
8
Катя застегнула наконец непослушную молнию на джинсовом комбинезоне и критически осмотрела себя в зеркале. Вообще-то живот уже видно — вон как некрасиво выпирает! И эти пятна на скулах… Она с досадой приблизила лицо к стеклу. Как ни запудривай, а видно, все равно видно! К тому же эта дурацкая жара! Она всегда любила жару, а теперь, из-за беременности, жара ее просто изнуряла. «Господи, — подумала Катя, — и человека еще называют венцом творения! Как все неудобно — несчастные женщины маются целых девять месяцев, прежде чем кого-то родить. Вот кошки счастливые, два с половиной месяца с пузом ходят — всего ничего!» На два с половиной месяца и Катя была бы согласна.