Любожид
Шрифт:
Гольский посмотрел на своего шефа.
Ни тени торжества на лице, ни удовлетворенной улыбки победителя. Андропов сидел с той же отстраненной пустотой в светлых глазах, с какой он в самом начале заседания глянул на Кулакова.
Так вот кого он сегодня подставил! – радостно подумал Гольский.
И Брежнев подтвердил его догадку. Он пожевал своей тяжелой челюстью и сказал Суслову таким тоном, словно Кулакова уже не было ни за этим столом, ни в составе Политбюро:
– Ну, ты это, Михаил… Веди заседание… Какой там следующий вопрос?
Глава 6
Бакинский ультиматум
Очень важно отметить, что одним из основных объектов
Едва самолет коснулся колесами посадочной полосы, как все пассажиры вскочили с мест и, давя друг друга, толкаясь сумками и узлами, устремились к выходу.
– Сядьте! Садитесь! – безуспешно надрывалась стюардесса, но теперь, на земле, никто ее не слушал и даже отпихнули от еще закрытой двери. – Ну народ! Дикари! – сказала стюардесса, ушла в кабину пилотов и мстительно выключила в салоне не только кондиционер, но даже вентиляцию.
Только Карбовский оставался в своем кресле – не столько потому, что никуда не спешил, сколько потому, что после избиения на Пушкинской площади и жестких нар в московской КПЗ все тело было в синяках и даже встать было больно. Держа на коленях гриф своей разбитой гитары, Карбовский сквозь овальный иллюминатор наблюдал, как на летном поле толстый азербайджанец в аэрофлотской форме, сандалиях на босу ногу и огромной черной кепке на голове лениво плелся по раскаленному от апшеронского солнца асфальту к лестнице-трапу. Трап стоял в тени здания аэровокзала, на его ступеньках сидели трое – тоже в гигантских плоских кепках-«аэродромах». Двое курили, поплевывая сквозь зубы с высоты, а третий, сидя на нижней ступеньке, ковырялся пальцами в босых ногах. Над ними, на втором этаже аэровокзала, была широкая балюстрада с толпой встречающих. Над балюстрадой во всю длину фасада висел транспарант:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АЗЕРБАЙДЖАН, ДОРОГОЙ ЛЕОНИД ИЛЬИЧ БРЕЖНЕВ!!! ХОШГЯЛЬМИРСЫН!!
«Хош гяльмирсын» – было написано именно так, с двумя восклицательными знаками впереди и сзади, а над этой надписью парили гигантские поясные портреты Леонида Брежнева и Гейдара Алиева. Брежнев на своем портрете был лет на двадцать моложе, чем в действительности, – бровастый молодец в небесно-зеленом маршальском мундире и с рядами всех мыслимых и немыслимых орденов на груди, включая три звезды Героя Социалистического Труда. А на пиджаке Гейдара Алиева была только одна звезда Героя, но явно преувеличенный «ленинский» лоб красноречиво говорил о великом государственном уме этого бывшего председателя Азербайджанского КГБ, а ныне вождя республиканской компартии. Между портретами на развернутом вертикально кумачовом плакате значилось:
СОВЕТСКИЙ АЗЕРБАЙДЖАН, ПРЕВРАТИВШИЙСЯ ИЗ БЫВШЕЙ КОЛОНИАЛЬНОЙ ОКРАИНЫ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ В ОДНУ ИЗ ЦВЕТУЩИХ РЕСПУБЛИК НАШЕЙ СТРАНЫ, СТРОЯЩЕЙ КОММУНИЗМ, – ЭТО УБЕДИТЕЛЬНОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО МОГУЧЕЙ ТВОРЧЕСКОЙ СИЛЫ СОЦИАЛИЗМА, ВДОХНОВЛЯЮЩИЙ ПРИМЕР ДЛЯ ВСЕХ НАРОДОВ, БОРЮЩИХСЯ ЗА СОЦИАЛЬНОЕ И НАЦИОНАЛЬНОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ.
Леонид Ильич БРЕЖНЕВ
Брежнева ждут, подумал Карбовский и вспомнил сообщения газет: через два дня, 28 апреля, в связи с очередной годовщиной установления Советской
«А что, если в день его приезда провести демонстрацию отказников у Бакинского ОВИРа? – вдруг подумал Карбовский. – Правда, ребра еще болят после площади Пушкина, но упустить такой шанс просто грех. Нужно срочно встретиться с нашими…»
Между тем толстяк в кепке-«аэродроме» остановился перед тремя представителями азербайджанского пролетариата, сидевшими на ступеньках трапа, и вступил с ними в деловую дискуссию. Судя по его жестам, он сообщал им о прибытии московского самолета и необходимости подать к этому самолету трап. А ответные жесты выразительно советовали отправить этот самолет обратно, по адресу его московской и кем-то очень поруганной матери. Затем, когда этот совет был отвергнут, развернулась дискуссия, кому из этой троицы катить трап, тоже кем-то обесчещенный.
Тем временем солнце, пылающее в бездонном южном небе, уже раскалило корпус самолета до температуры плавления стали, и в салоне, стараниями мстительной стюардессы, возник гибрид финской сауны, немецкой газовой камеры и русской фронтовой печки-вошебойки. Пассажиры, стоя в узком проходе, истекали потом и матерились по-русски, азербайджански, армянски и на всех других языках братской семьи народов интернационального Кавказа. Младенцы на руках у матерей орали от духоты и всеобщей стервозности. А старухи тихо просили пить и в преддверии инфарктов хватали воздух сухими рыбьими губами.
Так и не вычистив грязь между безымянным пальцем и мизинцем левой ноги, водитель трапа встал, сплюнул и, бесчестя московский самолет, всех его пассажиров, летчиков и «лично отца и маму министра гражданской авиации», покатил трап к самолету. А двое его приятелей, докурив, оседлали спаренную тележку-платформу ручной клади и поехали на ней к грузовому люку.
Тут в салоне самолета раздался мужской радиоголос:
– Внимание! Граждане пассажиры! До тех пор, пока все не вернутся на свои места, никто из самолета не выйдет! Повторяю: всем вернуться на свои места!
Пассажиры нехотя повиновались, сквозь зубы совершая негромкие надругательства над женской честью матери Аэрофлота, родственные надругательствам грузчиков. Стюардесса вышла из пилотской кабины и победным взором укротительницы диких зверей глядела, как они рассаживаются. После этого она открыла дверь пилотской кабины, и оттуда появилась команда летчиков во главе со своим командиром. Не глядя ни на кого, они прошествовали к двери, откинули рукоятки замков-запоров, сдвинули дверь и первыми покинули самолет – спешно, почти бегом, потому что за их спинами пассажиры уже снова вскочили и ринулись наружу, как тигры из клетки.
Илья Карбовский, морщась от боли в правом подреберье, вышел из самолета последним. С верхней ступеньки трапа он увидел вдали, на балюстраде аэровокзала, тонкую фигуру своей сестры Сони и ее неизменного пажа Мурада – они оба махали ему руками. Он помахал им грифом гитары и стал спускаться по трапу, дыша сухим апшеронским воздухом, наполненным запахами раскаленного асфальта и прикаспийских солончаков. Внизу, под трапом, пассажиры разбирали с платформы свои чемоданы, которые грузчики презрительно выбрасывали из грузового люка самолета. Один чемодан упал мимо тележки-платформы и лопнул, как спелый арбуз, ветер выхватил из него какие-то женские тряпки, и хозяйка чемодана, вереща и растопырив руки, побежала за ними полетному полю. Наглый ветер поднял ее юбку и заголил огромные рубенсовские ляжки в сиреневых трикотажных рейтузах. – Пах! Пах! Пах! – восхищенно покачал головой толстяк в кепке-«аэродроме».