Любвеобильный джек-пот
Шрифт:
Чуть дальше от них, ближе к входу, стоял патрульный с заложенными за спину руками. А прямо перед ним, сгорбившись, будто старец, сидел Мишаня. И выглядел он старцу под стать. Мешковатые брюки, она у него таких никогда не видела. Какой-то дурацкий пиджак в мелкую клетку, надетый прямо на футболку. Нарочно он, что ли, жалость к себе вызывает подобным нарядом?..
Все молчали.
Когда она вошла в кабинет, все одновременно на нее взглянули. Причем из присутствующих обрадовался ей один лишь Иванов. Закивал, заулыбался и тут же указал на свободный стул рядом с собой.
Гольцов, коротко глянув, тут
А вот Мишаня...
Ее бывший супруг глядел на нее не отрываясь. И кто знает, не будь здесь патрульного, осталась бы она живой и невредимой. Взгляд был более чем красноречивым.
Он все же не выдержал и зашипел ей в спину, когда Лия, обогнув то место, где он сидел, пошла к столу Иванова.
– Все из-за тебя, сука!!! Все из-за тебя, ментовская подстилка!!!
– Попрошу без оскорблений! – Иванов поднял глаза от бумаг и выразительно глянул на патрульного. И тут же снова ей улыбнулся: – Прошу вас, Лия Андреевна, присаживайтесь. Мы тут столько всего нового узнаем! Просто чудо, а не день сегодня. Сначала вот господин Гольцов нас порадовал. Потом ваш бывший супруг...
– Что, тоже порадовал? И чем же?
Лия стянула с себя шляпку и тряхнула волосами, разбрасывая их по спине. На Гольцова она тоже принципиально перестала смотреть. Не торопясь расстегнула пальто, сняла его и повесила на рогатую вешалку в углу. Потом села на предложенный Ивановым стул и, чего терпеть никогда не могла, закинула ногу на ногу.
Кому не нравится, пускай не смотрит, фыркнула она мысленно в адрес Гольцова.
А у нее красивые ноги, вот так-то! И она хочет и имеет право не прятать их под длинной юбкой и брюками. Она вот сегодня взяла и надела самую короткую из всех имеющихся коротких юбку. И пускай посмотрят!..
– Итак, гражданин Трунин, – медленно начал Иванов, пододвигая к себе клавиатуру. – Что вы можете сообщить нам по существу?
Ага! Гольцов, значит, господин. А Трунин, стало быть, уже гражданин. Ну, ну, Вадик, давай дальше. Ей, кажется, будет что послушать.
– По существу чего? – нагло осклабился Мишаня, не отводя глаз от ее коленок.
– По существу заданного вам вопроса относительно той самой сумки, что в присутствии понятых мы обнаружили в вашем доме?
Оп-па!!! Вот это да! Как в его доме?! Ее же Гольцов в своем доме прятал, если ей не изменяет память! Той самой ночью, когда погиб Игося, он вытащил ее из тайника на чердаке и отвез к себе домой. А перед этим еще и Игосе показать успел. Потому тот осторожный червяк – да упокой, господи, его падшую душу – и выполз из своей норы посреди ночи. Иначе ни за какие бы деньги... Нет, за деньги-то как раз и выполз. Любопытство или жадность сгубили Игосю.
Ладно, хватит об Игосе. Тому показали, тот потребовал доли за молчание и даже в драку полез. На что только алчность гаденького человечка не толкнет! А Гольцов ему ничего не дал. Не хотел он этих денег ни брать, ни делиться ни с кем ими не хотел. Страшными он их считал. И справедливо полагал, что деньгами этими только правоохранительным органам и заниматься.
Но это он так считал. Мишаня считал по-другому.
Коли представился случай, почему не воспользоваться. Мало того, что в ту роковую ночь они с Мартой обзавелись компрометирующими снимками
Правильнее, не забрали, а забрал. Марта никуда больше с ним не поехала. Сослалась на усталость. А попросту струсила. Вид крови из раскроенной головы Игоси нагнал на нее такого страху, что ее озноб бил потом еще два дня.
Не поехала, и не поехала. Мишаня и один прекрасно управился. И сумку из дома Гольцова выкрал, забравшись через разбитое подвальное окно в дом. И деньги там нашел, и возрадовался. А как было не радоваться?! Он же узнал эту сумку! Это же та самая сумка была! Та самая, что пропала из дома Гольцова после смерти его молоденькой любовницы.
– Что же брехал, будто сумку в глаза не видел?! – хищно оскалился Мишаня в сторону Гольцова. – Большие ребята все на шалаву эту списали. Говорят, раз решила сдохнуть, значит, сумку похерила где-то. А что! У ментов нету, у Дмитрия не оказалось. Значит, сука, говорят, деньги и спустила. А оказывается, ты!!! Одни падлы кругом! Одни падлы! Начиная с собственной бабы...
Гольцов раздосадованно поморщился и неподражаемо щегольским жестом сбросил с колена несуществующую пушинку. Потом чуть оторвал зад от стула и вдруг, резко выбросив вперед правую руку с крепко сжатым кулаком, ударил Мишаню в челюсть.
Все мгновенно пришло в движение в кабинете Вадима. Лие показалось, что будто бы даже бумаги заметались между ними всеми в протестующем предостерегающем вальсе.
Иванов бросился наперерез Гольцову. Ухватил его за плечи и вдавил его в стул, на котором тот до этого момента вполне благонравно посиживал. Конвойный держал профессиональным захватом брыкающегося Мишаню. А Лия то делала два коротких шажка в сторону Гольцова, то возвращалась обратно, то снова пыталась подойти...
– А ну сидеть всем! – вдруг рявкнул Иванов. – Сидеть всем по своим местам, а то сейчас охрану вызову!
Угроза подействовала. Гольцов перестал рваться в драку, моментально обмяк, и все виновато косился на Лию исподлобья. Мишаня тоже затих, сгорбившись пуще прежнего. Конвойный, безопасности ради, приковал его правую руку к своей левой, особенно-то и не повоюешь.
А Лия на цыпочках вновь вернулась к столу Иванова. Села, по-прежнему непривычно закинув ногу на ногу, и выжидательно уставилась на Иванова. Тот был здесь полновластным хозяином, ему и суд вершить.
– Что это вы себе позволяете, можно узнать?! – взвился тот сразу, как занял привычное место за своим столом. – Вас спрашиваю, господин Гольцов?! Что за беспредел?! У нас сейчас вполне официальная процедура, называемая очной ставкой! А вы... Деретесь!
– Извините, Вадим Васильевич! Просто хотел дать понять этому, пардон, козлу, что здесь нет его собственных баб! Ты понял, Трунин?! Нет здесь твоих собственных баб! Здесь есть только женщина, да и то моя!..
А ей понравилось, точно! И сами слова понравились, и порывистость, с которой они были произнесены, и то, каким довольным светом озарилось лицо Иванова. Одобряет, стало быть. Ну и ладно. Ну и хорошо. Только...
Только пускай Дима-Димуля не думает, что она простит ему его недельное отсутствие за пару сказанных в запальчивости слов. Нет! Не все так просто! У нее, во всяком случае, и для нее все гораздо сложнее.