Любят тихо, громко только предают
Шрифт:
Святослав вдруг исчез из ее жизни.
Его номер больше не действовал, и в трубку механическим голосом вещалось, что абонент недоступен. Домашнего адреса, места работы Тая не знала – да и никакой информации не знала, следовало признать. Возлюбленный оказался миражом, выдуманным персонажем. Словно нафантазировала его, нарисовала яркими красками, а они вдруг возьми да испарись с холста – ни мазка не осталось, ни наброска.
И совершенно ясно стало – неспроста. Не была Тая дурой, как бы ни хотела ею оказаться: пазл, наконец, сложился. Последний кусочек стал на место, явив отвратительную в своей безжалостности картину.
Расспросы об ее работе – будто невзначай, после волшебной близости, нежелание рассказывать о собственном месте службы –
Объяснимы стали лукавые искры в глубине его серых глаз: насмешка затаенная, легкая-легкая, как воздушное, лимонное безе.
Злость и обида – бесконечно глубокие, глубже отметки Челленджера, захлестнули Таю. Долгие бессонные ночи коротала, сидя на кухонном подоконнике, глядя вниз, всматриваясь в теплую темноту двора. Думала, вспоминала, недоуменно качала головой, – каким же толстокожим нужно быть, черствым и подлым, чтобы провернуть подобную аферу. Два месяца рядом быть – засыпать вместе, шутить и смеяться, есть из одной тарелки, и не проникнуться, не поменять планов. Беспощадно влюбить в себя – и ради чего?! Ради денег, наживы, чертовых бумажек. Тая не верила в то, что подобное случилось с ней, и парадоксально была совершенно уверена в этом – раздвоилась словно.
Вот она какая – первая любовь, горькая, как съеденная натощак ветка полыни, – зло думала Тая. Вот такой полезный жизненный опыт – безжалостный и суровый в своей уродливой правде.
От мыслей раскалывалась голова, и давно стало не до интуиции, не до синяка на шее размером с крупное, будто мутировавшее яблоко, не до просьбы начальства возместить часть убытка. Сколько было в том полотняном мешке? Много. Им с напарником полагалось возместить определенную долю суммы, если в течение месяца грабителей не найдут. Информация эта особо не распространялась, просьба – настоятельная, поступила откуда-то сверху, куда было не пробиться и не докричаться – даже отцов друг развел руками. Откуда у двух церковных мышей такие деньги никого особенно не волновало. Воров не нашли – даже зацепок не нарыли. И даром, что некоторые купюры были меченые – разве уследишь? И Тае пришлось продавать родительскую квартиру.
И не понятно, что ранило больше – что по вине Святослава пришлось расставаться со стенами, хранящими материн образ, или то, что он использовал ее – Таю, самым грязным из возможных способов. Предал, заставив поверить, открыться, вывернуть наизнанку душу.
В память о Святославе и его предательстве Тая сделала завершающую татуировку: теперь с внутренней стороны руки, покрыв былую вязь, красовалась иная картина. Хищный фэнтезийный волк скалился на Красную шапочку – милую девочку в алом плащике на меху. Глаза зверя светились зелеными сполохами, а лицо девочки было безмятежно и доверчиво. Он вез ее на спине, позволяя зарываться руками в густой мех, а она безмятежно льнула к мягкой шкурке, позабыв, что перед ней зверь – безжалостный в своей натуре житель заснеженного леса.
***
Эпизод второй. Настоящее.
***
Не нужно мне ни твоего креста, ни розария, ни ножа.
Говорить по ночам с тобою, словно лить воду сквозь решето.
Даже самую маленькую любовь неизменно желаешь приумножать,
но приумноженная пустота в итоге дает ничто.
Ты легок и светел, ты – зефирный, воздушный принц.
Тебе
но я не буду впредь падать перед тобою ниц:
– ибо не стоишь ни стертых колен, ни разбитого лба.
Как строптивая львица не станет лизать сандаль гладиатора,
так и я за тобою не брошусь, превозмогая боль.
Из всех видов искусств я давно ненавижу театр:
я не в силах смотреть, как играют чужую роль.
Travels&Poems (с).
***
Колкий морозный воздух залипал в носу, склеивал сосуды, отчего нос краснел и отчаянно замерзал. Впрочем, так же мерзли руки в колючих варежках, ноги, обутые в ботинки, подбитые мягчайшим мехом. Зима в этом году выдалась злая, внезапная. Лето как-то незаметно перетекло в заморозки, без привычной грязной жижи у обочин дорог и затяжных, осенних дождей: в октябре уже снег лежал.
Отчаянно хотелось чаю – обжигающе горячего, терпкого, сладкого, с большим кружком лимона. Ухватиться ладонями за глиняные бока, согреть озябшие пальцы, вдохнуть пряный аромат, напиться, перекатывая на языке вкус цветочного разнотравья. И чтобы потом достать из опустевшей чашки уже не такую кислую дольку: поддеть пальцами и съесть, зажмурившись от контраста: остатков кислоты и былой сладости напитка.
Но, до дома еще нужно добраться. Тая шла по опустевшему проспекту, сунув окоченевший нос в вязанный шарф, грела его дыханием, от чего ворс делался влажным и неприятным на ощупь – приходилось выныривать из теплого убежища и некоторое время идти, смотря исключительно вперед, чтобы остыл.
До жилища было недалеко, оттого поездку на такси девушка отвергла, и как оказалось – зря. Свою машину Тая продала с полгода назад, а на новую денег пока не скопила. За день температура успела подняться, растопив тем самым снега. И пока Тая сидела в офисе, погода успела дважды измениться – к вечеру отметка на градуснике опустилась до капитального минуса. Теперь земля коварно скользила, кое-где хрустела, ноги предательски разъезжались. Где-то вверху над головой налились огромные мутные сосульки, грозя свалиться на макушку в любую минуту. Идти быстро казалось Тае делом опасным: чуть зазеваешься – затылком можно крепко об асфальт приложиться, а идти медленно – рисково не менее: вдруг и правда по темечку льдом прилетит. Да к тому же холодно было и голодно.
Тая успела возненавидеть тяжелую сумку, что оттягивала плечо, смещая центр тяжести: от крена влево ноги скользили как-то особенно быстро, въедливого начальника, что заставил перепечатывать несколько документов, отчего она засиделась допоздна. Да и в целом – злилась: на погоду, на ленивых городских чиновников, для которых гололед и снегопад явления всегда неожиданные – никак не запомнят, что в ноябре обычно травмпункты битком.
Настроение сегодня было такое – ворчливое. Отец уехал в Арабские Эмираты – хоть и по работе, но звал с собой, да только Тая упрямилась, всё еще наказывая себя, поэтому осталась в холодном городе. Начальник, обычно молчаливый и отстраненный, вдруг взъелся, припомнив старые недочеты. Словом, злилась Тая вполне оправданно – и на себя в придачу, чтобы уж совсем по справедливости было.