Люди долга и отваги. Книга вторая
Шрифт:
Когда спала застилавшая глаза завеса, увидел Голубев: с пламенем борются лишь трое из четырех ствольщиков. Тотчас подбежал связной:
— Товарищ подполковник, осколком бомбы перебит рукав автонасоса младшего командира Изотова.
— Начальнику тыла срочно обеспечить запасной рукав!
Связной бросился выполнять приказание. И сразу же бойцы расчета Изотова начали раскатывать запасной рукав. Но тут снова — в который уже раз — раздался тяжкий, оглушающий взрыв, а следом за ним хлестнули по людям и машинам пулеметные очереди. Истребители сопровождения прицельно
Обстановка изменялась ежеминутно. Едва успевали люди преградить путь огню на одном участке, как он прорывался в другом месте. Приходилось непрерывно маневрировать, с различных направлений отсекать все новые плацдармы пламени, ставить перед расчетами продиктованные сиюсекундной обстановкой тактические задачи. Под непрерывным обстрелом вражеских истребителей связные метались от машин к Голубеву и обратно. У него нестерпимо болела голова. Порою мелкой противной дрожью подрагивали ставшие чужими, ватными ноги. Но именно теперь с какой-то обостренной восприимчивостью улавливал он все перипетии ситуации, и решения приходили мгновенно.
Четкие приказы следовали один за другим. Исполнявшие их люди воочию убеждались: операцией руководит не только смелый, но и умелый командир, знаток своего дела. Это сознание придавало сил, вселяло уверенность, помогало победить естественное чувство страха. И они наступали на огонь, повинуясь приказам Голубева, как пошли бы за ним в атаку.
…Сентябрьская ночь была уже на исходе, когда боевые расчеты пожарного техникума подавили последний очаг огня на своих участках. Со всех концов громадного складского двора поступали в штаб донесения: пожар ликвидирован. Голубев взглянул на часы — стрелки показывали ровно четыре. Он тяжело опустился на стоявший ящик, рядом с Тарвидом.
— Ну что ж, — устало перевел дух Георгий Георгиевич, — можно считать, что первый экзамен мы выдержали.
Да, это был беспрецедентный экзамен на мужество и стойкость бойцов, на оперативность и тактическую зрелость руководителей. И хотя большая часть продовольствия погибла в огне, все же сотни тонн муки и крупы, десятки тысяч банок консервов удалось спасти.
— А ведь каждый килограмм муки теперь — на вес золота, — задумчиво прошептал Тарвид.
Голубев слушал товарища и поразился совпадению: эту же мысль, и почти теми же словами, высказал когда-то другой человек, но в очень похожей обстановке.
…Шел грозовой восемнадцатый год. Молодая Советская Республика задыхалась в огненном кольце фронтов гражданской войны и интервенции. Рабочая Москва голодала на осьмушке хлеба в день. И вот в конце мая столицу буквально потряс грандиозный взрыв. В результате диверсии на товарной станции Казанской железной дороги взлетели на воздух несколько эшелонов с боеприпасами. На путях загорелись вагоны с другими грузами, и с каждой минутой огонь неудержимо приближался к складам лесоматериалов и хлопка, к пакгаузам с продовольствием.
Когда пожарные Мясницкой части
— Федотов, отцепляй к чертовой матери вон тот вагон! Давай, ребята, навались, надобно подальше откатить его на запасные пути — в нем снаряды содержатся…
Подбежав к бойцам, вместе с ними стал толкать отцепленный вагон, а едва завидев пожарных, озорно присвистнул:
— Ух ты, мать честная, теперь дело пойдет — подмога прискакала!
«Хваткий парень и соображает быстро, — одобрительно подумал Сергей. — Видно, что жизнь многому его научила».
— А кто у вас за старшого? — снова крикнул «хваткий парень». И, не дожидаясь ответа, озабоченной скороговоркой посоветовал:
— Надобно, товарищи, ближний к путям лабаз спасать — видите, крыша-то уже занялась. А ведь там мука да крупа разная хранится. Погорит это добро — как перед людьми, перед революцией ответ держать будем? Москва и так на осьмухе сидит, детишки голодают… Так что каждый фунт хлебушка теперь — на вес этого распроклятого золота…
…Сколько часов продолжалась тогда схватка с огнем, Голубев уже и не помнил. Под градом осколков от взрывавшихся боеприпасов, в маслянистом чаду горевшей нефти расцепляли, оттаскивали они уцелевшие вагоны, не давали пламени подобраться к пакгаузам с продовольствием. И неизменно в самых опасных местах рядом с ними чернела кожаная куртка отчаянного парня.
— Ты бы поосторожнее, — кричал ему Сергей. — Мы-то к огню привыкшие, одно слово — пожарники, а ты… Смотри, неровен час…
— Да ничего, — отмахивался парень, — на то мы и большевики, чтоб за народ — и в огонь, и в воду…
Во время короткой передышки, когда все в изнеможении повалились на землю у спасенного пакгауза, Сергей присел рядом с полюбившимся ему парнем. Тот тоже дружелюбно посмотрел на Сергея и спросил:
— Ты как в пожарники-то попал?
— Сначала на фабрике ткацкой работал…
— Значит, происхождения нашего, рабоче-крестьянского, — обрадовался парень. — А на платформе пролетарской власти крепко стоишь?
— А как же? У нас, в Мясницкой части, почитай что все в прошлом октябре с кадетами дрались. И у Яузских ворот, и в Колпачном переулке. На Лубянке тоже пришлось с ними столкнуться. Мы тогда троих недосчитались… Ну а у них мало кто ноги унес.
— В партии состоишь?
— Да пока нет… Молодой я еще, разве примут?
— А я, брат, уже полгода, как записался в партию большевиков. В райкоме обещали на фронт послать. Текущий момент серьезный, так что драки с беляками не миновать. И ты, как сознательный рабоче-крестьянский элемент, никак не можешь в стороне от партии стоять.