Люди Флинта
Шрифт:
— Так, — сказал я и стукнул себя кулаком по голове. — Получай, скотина!
Зато теперь я все понял. Оказывается, это хитрая штука, нивелир. Достаточно тронуть рукою винт или нечаянно задеть ногой треногу — и труба станет смотреть или выше рейки — в небо, или ниже — в траву. Значит, что? Значит, надо устанавливать нивелир так, чтобы его труба была строго перпендикулярна земному радиусу, проходящему через точку стоянки, и не только установить, но и зафиксировать винтами, чтоб куда ни повернул трубу — она все равно осталась перпендикулярна этому самому радиусу. Дальше — легче.
…Когда уже начало темнеть и облака на горизонте осветились изнутри оранжевым, я крикнул Левке:
— Шабаш! — и взмахнул обеими руками.
Левка, медленно волоча по земле рейку, приблизился, мы с отвращением разобрали нивелир и, взвалив инструменты на плечо, поплелись в отделение. Восемь точек — все, что нам удалось свершить.
— Есть уже не хочется, — тихо сказал я. — Просветление какое-то внутри…
Левка долго не отвечал. Потом он тяжело вздохнул и сказал:
— Вот увидишь, он сидит в темноте один и ждет нашего возвращения…
— Кто? — спросил я, хотя отлично понимал кто.
— Крис. Видал, с какими виноватыми глазами он приехал? Фильм «Коммунист» помнишь? Личный пример…
Долго шли мы, не обмениваясь ни словом. Темнота догоняла нас сзади, и усталость спадала. Думалось о хорошем. И чем больше темнело вокруг, тем светлее становилось на сердце.
— А знаешь, — сказал вдруг я, — давай ничего ему не скажем. Завтра выйдем все втроем на работу, как раньше — и не было ничего. И не вспоминать никогда, ладно?
— Ага! — радостно согласился Левка. — В конце концов ничего не случилось…
Мы зашагали быстрее, и тренога перестала резать плечо, и стало не так одиноко.
Когда мы вошли в дом, Криса уже не было. Он отправился в клуб, даже не убрав со стола.
Ночью не спалось, хоть и устал я, как собака. Ворочался с боку на бок — все боялся проспать завтра утром. Для нас это было бы катастрофой. Сделаем сорок пять точек за день — твердо решили мы с Левкой. И пусть для этого нам придется встать в четыре часа утра.
А Криса мы решили просто игнорировать. В конце концов, у нас тоже была своя гордость. Уходя, он разрыл весь Левкин чемодан, выбрал галстук получше и носки. Все это, конечно, чепуха, но разве не обидно?
Посмотрим, какое у него будет лицо, когда мы закончим нивелировку и положим подсчеты на стол. Мы не будем ни на чем настаивать, мы просто вручим ему журнал и уедем с Петровичем. А там пусть поступает, как сочтет нужным.
Наконец я не выдержал. Сел на полу, огляделся — Криса еще не было. Левка, укутавшись, спал — и я тихо, стараясь не шлепать ногами, вышел во двор.
Звездное
Я тихонько спустился по скрипучим ступенькам и пошел босиком к калитке по холодной земле. Вдруг негромкий смех толкнул меня и остановил на полдороге. Я растерянно оглянулся — кто-то невидимый смеялся надо мной, тихо смеялся надо мной из лунной тени, и я не мог понять, откуда доносится этот смех. Но смех повторился. И правда, что может быть смешнее худого человека в белой майке и длинных-предлинных трусах, крадущегося ночью по двору! Я не видел их, но уже знал с уверенностью, что это были Крис и Ленка.
Я почувствовал; что краснею. Если бы кровь могла светиться, то лицо мое, шея и плечи выступили бы из темноты ярко-розовым пятном.
— Ну зачем ты остригся, Генка? — ласково сказал голос Ленки, и я отпрянул в сторону, как заяц-русак.
Они сидели в двух шагах от меня, за калиткой. Стоило просунуть руку сквозь планки ограды — и можно было бы коснуться спины Криса. Его рука с закатанным до локтя рукавом рубашки лежала на спинке скамейки, и сверху мне было видно, как пальцы другой руки методично и неторопливо перебирают пуговицы на ее платье.
— Ну зачем ты остригся? — настойчиво повторила Ленка, лежа у него на коленях и глядя снизу вверх огромными глазами. — Кудрявый был бы такой хорошенький…
Рука Криса шевельнулась, и что-то с легким стуком упало на скамейку и потом вниз.
— Пуговица, — тихо засмеялась Ленка. — Потом поищем, ладно?
И долгая-долгая наступила пауза. «Так», — сказали себе, и у меня потемнело в глазах. Нет, мне не было больно и даже завидно не было: дальше пуговиц у меня просто не хватало фантазии, дальше пуговиц для меня начинался мрак, так что нечему было завидовать. Просто я чуть не потерял сознание от какой-то странной жути. А ведь это и вправду страшно: прирученная, притихшая, как домашняя кошка, красота…
«Так», — сказал я себе еще раз, закрыл глаза и медленно пошел домой.
— Тут у тебя какие-то странные крепления, — с усмешкой сказал у меня за спиной Крис. И не было у него в голосе никакого счастья. Ничего не звенело в нем — одна лишь была усталость и добродушная лень.
Я шел к веранде и думал: а может быть, так и надо? А может быть, и не нужно им нашего счастья, которое в каждом слове звенит? От счастья твой голос становится странным и тонким, лицо покрывается красными пятнами, в глазах стоит отчаянная, мучительная глупость. А то и вовсе сникаешь, глотая язык и вытягивая тонкую шею. Кому же ты нужен такой, счастливый?.. Может, и нужно-то им всего лишь, чтобы кто-то лениво и устало отвечал на их настойчивые вопросы…