Люди государевы
Шрифт:
А за два дня до Рождества Богородицы сели втроем — Щербатый, Бунаков и Патрикеев — составлять запрос на денежную казну для Томска в Москву на 156-й год.
— Борис, огласи, что у нас по прошлому, 155-му году с окладными расходами и присылками было.
— Мы послали в Тобольск, как вам ведомо, запросы на 155-й и вперед на 156-й годы в июне прошлого лета, — начал Патрикеев, глядя в испещренный чернилами лист бумаги. — Всего на каждый год выходило окладных и неокладных расходов по Томску и Томскому разряду по девять тысяч сто семь рублев шестьдесят девять копеек,
— Каково было покрытие сих нуж?
— По 156-му году никаких присылок не было. На 155-й год с Москвы было две присылки. Две тыщи рублей в июле месяце с атаманом Иваном Москвитиным да Димкой Копыловыми, да в том же июле еще две тыщи с Яшкой Кусковым. Сто рублев было прислано из Тобольску да от пошлин, налогов и разных прочих сборов в Томске одну тыщу триста шестьдесят три рубля тридцать восемь с половиною копеек и в городах Томского разряду пять сотен шестьдесят один три копейки с шашнадцатой долей копейки. И того, выходит, по Томску «надобно еще в додачу на 155-й год» четыресты двадцать три рубля восемьдесят семь с половиною копеек, да по городам в додачу же сто двадцать восемь рублев двадцать четыре с половиною копейки.
— На 156-й год каков запрос посылать будем? — спросил Бунаков.
— Полный расход на 156-й год с додачей за 155-й выходит девять тысяч девятьсот девяносто рублев и пять с половиною копеек.
— Хорошо посчитали? — придирчиво спросил Щербатый.
— Сам три раза пересчитывал, все верно!
— Тогда пиши бумагу на сию сумму!
— Уже написал! — улыбнулся Патрикеев, открыл дверь в комнату подьячих и крикнул: — Захарко, подай запрос на денежную казну!
Подьячий Захар Давыдов принес два листа бумаги. Щербатый, Бунаков и Патрикеев по очереди приложили руки под челобитной, и Осип скрепил ее городской печатью.
— А что у нас выходит по хлебному да соляному жалованью? — обратился к Патрикееву Щербатый.
— Вечор приплыл на шестнадцати дощаниках из Тобольска с хлебом да солью Юрий Тупальский да с ним сто сорок один человек, — сказал Патрикеев, — я послал за ним денщика. Скажет, сколько чего при нем. Мая же в 1-й день прошлого году мы направили в Тобольск заявку с учетом недосланного за 152—154-й годы на три тыщи четыреста семьдесят восемь четей ржи, четыре тыщи семьсот тридцать одну четь овса да тыщу шестьсот пудов соли. Ведомо мне, что июня в 12-й день князь воевода Иван Иванович Салтыков с товарыщи велел по той заявке все нам выдать за вычетом жалованья казакам, кои то хлебное жалованье в Тобольске сами получали, однако овес Тупальский вполовину привез…
— Пошто так? — насупился Щербатый.
— А вот он пусть сам говорит, — глянул в окно Патрикеев, — идет…
Когда Тупальский вошел, Щербатый приказал:
— Докладывай, сколько хлебного да соляного провианту привез!
— Как вышли мы из Тобольску июля в 9-й день, было при мне
— Ты пошто овса вполовину привез, аль Салтыков не давал? — вкрадчиво спросил Щербатый.
— Воевода давал сполна. Не взял, опасаясь, что до заморозков не успеем дойти до Томска…
— Так ведь дошел! — ехидно сказал Щербатый, подходя вплотную к Тупальскому.
— Потому и успел, что лишнего не взял. Людей не хватало, и дощаник-от утоп, что на нем всего шесть человек было, не смогли с парусом управиться…
— С чего ты решил, что две тыщи четей овса городу лишние? — багровея прищурился Щербатый и перешел на крик: — Чем зимой лошадей кормить будем, коли не хватит?..
— Я думал, хватит, да и овес в нонешнем году дешев…
— Прости, Иосип Иванович, прости недоумка! — в страхе пролепетал Тупальский.
— Я тебя самого в сани впрягу, коли овса не достанет! — брезгливо оттолкнул его Щербатый. — За свой счет по зимнику потянешь, коли что!.. Ду-умал он! Кур тоже думал, да в ощип попал! Пошел вон!
Трясущимися руками Тупальский подобрал шапку и выскользнул за дверь.
— Все дела на седни? — остывая, спросил Щербатый.
— Да есть еще одно, — пряча глаза, сказал Патрикеев.
— Что за дело?
— Государев указ пришел на Гришку Подреза….
— О чем указ? Поди, велено вора в Якутск сослать?
— Государем велено поверстать Григория Осипова сына Подреза-Плещеева в сыны боярские с годовым окладом 20 рублев, — сказал Патрикеев и подал воеводе свиток.
Щербатый прочитал указ и растерянно подумал: «Видать, и верно, Леонтий силу набрал, коли ссыльного вора в сыны боярские государь поверстал!»
— Ну и что будем делать? — спросил он, не скрывая разочарования.
— Надобно перед миром указ огласить, — сказал Бунаков.
— Много чести! Гришке объявим, он сам разнесет… Спрашиваю, в тюрьме его далее будем держать?..
— Чаю, то против милости государевой будет, — сказал Бунаков, — Гришка учнет жалобы да челобитья государю писать, нам лишние хлопоты…
— И то верно! — с сожалением согласился Щербатый. — Пусть приведут его!
Бунаков послал в тюрьму своего денщика Митьку Мешкова, велел привести новоявленного сына боярского, сняв с него железа.
Когда Подрез, слегка осунувшийся, предстал перед ними, дьяк Патрикеев сообщил ему о царском указе и стал его читать. У Гришки в глазах радостные искры замелькали. Выслушав указ, он самодовольно усмехнулся и презрительно глянул на Щербатого:
— В указе о денежном окладе указано, а о соляном жалованье мне не указано. Служилым соляной оклад полагается…
— Ты скажи государю спасибо, что с тебя железы сняли, — взвился Щербатый, — коли в указе нет о соляном окладе, стало быть, не полагается…