Люди государевы
Шрифт:
— Все изветы на Афоньку верные, от повинной ныне отрекаюсь, писал оную, дабы живота своего не лишиться! Аль те не ведомо, как он с белыми калмыками на себя торг перевел, покуда ты его с того торгу не сбил? Аль неведомо, как подобно нарымскому воеводе Ваньке Скобельцыну всех черных лисиц, кои государю надлежало передать, себе от остяков насильством в поминок перенял. А вино курил да для крепости горчицей портил… Аль те сие неведомо вовсе, аль твои люди о том не извещали из Кузнецого острогу? — ехидно спросил Григорий. — Скажешь, поминков от Афанасия в прежние годы не принимал?
— Тряси языком, да не забывайся! Ты на кого хайло разинул! Не тебя ли Роман Грожевский в Кузнецком из винокурни твоей с пищалями едва
— Не пугай — пуганые! Как бы самому худо не пришлось! Ведаешь, поди, что ныне мой дядя Леонтий Плещеев в Москве боярам указывает!..
— Не бредь! Даже Петр Траханиотов, шурин Бориса Ивановича Морозова, боярам не указывает, а твой дядя — токмо шурин Траханиотову Кабы я захотел, кончился б Леонтий два года тому, подобно Скобельцыну, на козле под кнутом!
— Ты в том деле сбоку припека был! Дядю сам государь Алексей Михайлович к себе призвал, а ныне он боярам указывает! — упрямо сказал Григорий. — Дядя же, чаю, скоро меня к себе призовет!..
Глядя в наглые зенки сидевшего напротив Подреза, Щербатый, сдерживая раздражение, сказал:
— То еще вилами на воде писано! А покуда ты под моей рукою! Посему указываю по-прежнему быть тебе за приставом, из дома своего всех блядок разогнать, винокурню закрыть, калмыцкий шар не курить, государевых людей не холопить! Да Семке Тельнову лошадь верни, ему государеву десятину пахать!..
— Не за то ли за все ты с меня пятьдесят рублев взял, а ныне разорить хошь? Не быть по-твоему! А у Семки лошадь за долги взята!
Григорий вскочил, хлопнул дверью и выскочил из съезжей избы.
Осип Иванович сжал кулаки и задумался. Столь дерзко с ним никто не смел разговаривать. А Григорий допек его еще два года тому, когда в феврале 7153 (1645) года, ему, томскому воеводе, было передано из Тобольска по государеву указу дело ссыльного дворянина Леонтия Плещеева и нарымского воеводы Ивана Скобельцына. А к тому времени, годом ранее, был сослан в Томск по грамоте государя Михаила Федоровича и Григорий Подрез. Велено его была держать за приставом и «смотреть накрепко… чтоб он никаким воровством не воровал», а коли будет воровать — посадить его в тюрьму. Григорий, стакавшись с дядей, стал дело вести мешать: грозил всем, кто против дяди его слово скажет, тому язык отрезать… Тогда сумел он его сослать в Кузнецкий город, а ныне, видно, пора в тюрьму упрятать, чтоб язык не распускал!..
Дядя и племянничек — два сапога пара, сослали из Москвы за воровство да волшебство, а гонору — для всего городу. Левонтий в Сибирь сослан был после следствия в его вологодских имениях и обвинен вместе с сыном «во многом воровстве, ведовстве, порче и волшебных письмах». Едва Плещеев прибыл в Нарым, как собрал вокруг себя супротивников воеводы: попа Якова, приказчика пашенных крестьян Федьку Костарева да из части служилых людей с казачьим головой Юрием Даниловым, и объявили они на Скобельцына государево дело. Но и за Иваном Скобельцыным люди стояли, и были меж теми двумя силами в Нарымском городе драки кровавые даже и со стрельбой из наряду и пищалей. Хорошо помнит он челобитную на Скобельцина от попа Якова, приказчика Костарева, толмача Деева да шестерых служилых людей. На тридцати листах изветчики размахнулись! Многое в памяти до сей поры держится::
«А дела твои государевы на Ивана Скобельцына и на жену ево Парасковью и на детей и на брата и на племянника и на людей:
Как он Иван в Нарым приехал и твое, государь, жалованье наказ нам вычел и твое государево жалованное слово нам сказал и учал все делать заповедные дела мимо твой государев наказ. Завел корчму немерную, сам и жена ево учали вино продавать мешаючи с поливами с пивными, а для горести клал горчицу, а продавал то вино всяким людям в чарки и в скляницы, и в фляги проезжим и остякам и новокрещенным
Да он же Иван со всех нарымских ясачьных людей имал государю в поминки с человека по одному соболю, а себе имал семеры поминки на себя и на жену и на пять дочерей|…
Да он же Иван в Нарымском остроге для брата своево на воеводцком дворе не по государеву указу в прибавку поставил светлицу ис Краснова леса государевою казною, а наметывал тот лес возити на ясачьных людей!..
Да мимо Нарымской же острог ходят к Русе из Енисейсково и с Лены и из ыных городов торговые и промышленные люди с мяккою рухледью многие суды, и Иван Скобельцын тем торговым и промышленным людем чинит многие налоги, емлет с судов денгами и мяккой рухледью и болши тово. И от тово насилства торговые и промышленные люди и путь заложили и учали Нарым обходити Тымою и Вахом и через Мангазею и от тово многая государева пошлина и пропала….»
Прав Гришка, было там и про черных лисиц:
«Да во всех сибирских городех государева заповедь крепкая не токмо самые дорогие черные лисицы и середние черные лисицы велено имать на государя, а Иван Скобельцын все дорогие черные лисицы по вся годы имал на себя в поминки, а иные ему пропивали…»
Много еще чего было писано, обо всем и не упомнишь. За многое и простилось бы Скобельцыну. Труды на воеводстве тяжки, нужны и поблажки. Да шибко и у него гонору было много! Своим людям приказал жечь дома изветчиков. А когда томский воевода, что был до брата его, Дмитрия, князь Клубков-Мосальский прислал приставов, при многих служилых людях Скобельцын орал: «Пишет мне из Томского князишко с указом, не велит разорять домов тех, которые-де на меня сказали государевы дела, а я на те отписки плюю и гузно ими тру!»
За два года тобольские воеводы не смогли сие дело разобрать, и дело то отдали ему, князю Щербатому. А после кончины Михаила Федоровича новый государь Алексей Михайлович на престол взошел. По доброте своей, внимая челобитным Плещеева и Скобельцына, повелел он отправить их в Москву с семьями. Да тут оказалось, что Скобельцын пригрел на своей груди змееныша. Его полоумный племянник Савва объявил великое государево слово и дело на Ивана Скобельцына. Будто тот с женою своею и братом умыслил извести Алексея Михайловича за то, что их долго не вызывают из Сибири, и еще будто посылал Иван в Москву своего холопа подговорить шурина Енаклыча Челищева выжечь Москву и бежать на службу к литовскому королю. Пришлось почти еще год вести Щербатому следствие, допрашивать, проводить очные ставки, но до истины докопаться не удавалось. Он с облегчением вздохнул, когда дело в прошлом году передали в Тобольск, и новый воевода Салтыков пытками и допросами завершил дело в два месяца. Савва с холопом Ивана Фатеевым повинились в «ложном заводе». Однако это не помогло Ивану Скобельцыну: после пытки он отдал Богу душу ноября в 6 день.
А Леонтий Плещеев ныне в Москве, возле сродственника своего, Морозова, трется. Борис же Иванович придумал себе прозвание «ближний боярин» и, почитай, правит царством: без его слова молоденький государь шага, сказывают, не ступит. Так что, выходит, и Гришка Подрез Морозову родня. Упрятать в тюрьму его надобно, однако все по уму должно быть исполнено.
Глава 5
Спустившись из детинца через воротную башню к Ушайке, Григорий миновал две городни с сильно подгнившими за четыре десятилетия нижними венцами и направился к торговой площади, что была по правую руку рядом с устьем. У коновязи его поджидал похолопленный им остяк-новокрещен Тынба. Увидев Григория, подвел к нему гнедого жеребца. Григорий вскочил в седло, едва коснувшись железного стремени, и, нахлестывая коня, поскакал галопом по улице посада к задним городским воротам. Тынба, гикнув, заторопился за ним на своей кобыле.