Люди и боги
Шрифт:
— Позвольте узнать о Крошке Джи, ваше величество.
Вместо ответа Мира вышла из кабинета. В спальне взяла из тайника бархатный мешочек, вернулась и отдала Парочке.
— Здесь Священный Предмет. Он может лечить людей. Есть очень хороший человек, который сильно нуждается в лечении. Помогите ему.
Инжи Прайс осторожно потянулся к мешочку. Мира скомандовала солдатам:
— К оружию, господа. Если заключенный сделает что-то, чего я не приказывала, убейте его.
Инжи вынул из мешочка Руку Знахарки. Наперстки рассыпались по столу, Прайс оглядел
— Так, этот, наверное, сюда… этот на большой палец, а этот — на средний… нитку под ладонью… нет, неудобно как-то…
И уже в тот миг Минерва поняла: ничего не будет. Если бы Предмет хотел заговорить с убийцей, заговорил бы сразу.
Кое-как Парочка приладил на пальцы все наперстки, расправил нити. Сказал без уверенности:
— Ну, давай…
Наперсток брякнул о стол, свалившись с мизинца.
— Ой… сейчас, ваше величество, минутку.
Надел обратно, перевернул ладонь так, чтобы больше не падали, собрал пальцы в кулак.
— Видите, ваше величество, — все наделось. Если постараться, то и не с таким справишься. Я вам всегда говорил: всему можно научиться, главное мозги иметь!
Мира вздохнула. Ничего, ни малейшего отклика. Предмет глух и нем.
— Эй, ваше величество, не вздыхайте так! Я смогу, вот увидите! Знаете же, какой Парочка способный. Кого тут надо вылечить?!
— Порежьте ему левую руку, — сказала Мира гвардейцу. Тот чиркнул острием шпаги по предплечью Парочки.
Инжи запыхтел, возложив ладонь с Предметом на рану.
— Сейчас, ваше величество, одну минуточку. Значит, как оно делается… Лечи! Именем Сьюзен Целительницы и Янмэй Милосердной, лечи давай. Так, наверное, помолиться нужно…
Он прошептал подряд четыре молитвы, сжимая наперстками порез. Потом зажмурился, напряг лицо и страшным голосом изрек:
— Абсолют! Абсолют! Абсолюууут!
Перевел дух.
— Глядите, ваше величество: совсем не течет уже!
Минерва чувствовала жалость и грусть.
— Разожмите ладонь…
Едва Парочка отпустил рану, ее края разошлись и кровь заструилась по руке. Наперсток свалился с большого пальца.
— Ничего не вышло.
— Так это, дайте же время! Рана так сразу не заживляется, нужен хотя бы часок, чтобы магия сработала, а лучше два. Если дадите три, тогда уж совсем точно…
— Вы бесполезны, — вздохнула Минерва. — Мне очень жаль.
Понятлив был Парочка, этого не отнять. Сказал изменившимся тоном:
— Да, Мира, ты права. Позволь хоть Крошку увидеть.
И снова два голоса в ее голове.
Один сказал: позволь же! Выпускать его нельзя, это ясно, но позволь ему жить под стражей и видеть малютку. Хоть о ребенке позаботься!
Второй ответил: он знает очень много, нельзя отпускать человека с такими знаниями. И в пансион к девчонке нельзя. Он с галеры сбежал, какие там пансионы! Вот тебе шпаги наголо, вот у гвардейцев руки чешутся. Прощайте, Инжи!
Она поднялась, сорвала с него Предмет, процедила со злобой:
— Вы забыли, кто вы такой? Почему убийца ждет от меня сострадания?!
И
— В камеру его. Потом решу, что с ним делать.
А в коридоре Минерву встретил Менсон.
— Эй, владычица! Кого это к тебе приводили?
Мира приложила к уху ладонь:
— Скажите громче, ничего не слышу.
— Ау-ууу! Что за гость у тебя-ааа?!
— Фу, как громко! Я в таком тоне беседовать не стану.
* * *
Мира думала о Предмете и о Парочке. Почему не сработала первокровь, взятая из тела Знахарки? Потому ли, что Знахарка мертва? Или крови в пузырьке было слишком мало? Или Ориджин неправ изначально, и кровь неважна для Предметов?.. И в любом случае — как теперь быть с Инжи Прайсом? Безжалостный убийца должен понести наказание. Учитывая талант Парочки к побегам, лучшее наказание — петля на шею. Но это бесчестно: я ведь обещала ему жизнь, если он выпьет кровь Знахарки. Не его вина, что кровь не сработала. Тогда — темница? Парочку полезно держать под стражей еще и затем, чтобы дал показания на суде над Мартином Шейландом. Как ни крути, изо всех свидетелей только мы с ним остались. Да, звучит разумно, но как с Крошкой? Она учится в пансионе, Инжи умоляет о встрече с нею… Тьма, почему его желание должно меня волновать? Я владычица, он преступник!
Однако трудные мысли не шли из головы, а усложнял положение Менсон. Он-то продолжал свои нападки, а Мире было не до игр. Она не находила ничего лучше, чем всякий раз под каким-нибудь предлогом отшивать шута. Я занята, милорд, не могу вас выслушать. Как — чем занята? Внутреннею работой души!.. Я не смогу понять вашу мудрость, милорд, пока не выпью кофе… Простите, в такую жару мне сложно говорить, а тем более — слушать… Разве вы не видите: на мне красное платье, а значит, сейчас не время для поучений!
Менсон прилагал массу усилий. Заходил с тыла и с флангов, устраивал засады, внезапно атаковал из-за штор и статуй, даже из-под столов. Язвил острее, чтобы с первой стрелы поразить жертву. Иногда, наоборот, применял лесть в качестве приманки. Мира давала ему сказать одну фразу, а потом обрывала:
— Милорд, простите, я ничего не слышу из-за шума в голове.
Шут бросил придирки к мелочам, стал использовать лишь серьезные поводы: надеялся зацепить Минерву громкими словами «политика», «экономика», «Палата». И может, зацепил бы, если б она выслушала до конца. Но Мира не давала шуту даже окончить предложение:
— Ой, это слишком серьезно для меня! Я выпила игристого, какая теперь политика!
Неудачи делали Менсона хмурым, злым и находчивым. Регулярно он пробовал новые методы и приемы, прощупывал защиту Минервы ударами со всех возможных направлений. И вот, один из выпадов попал в цель.
Запыхавшийся Менсон догнал ее в коридоре:
— Новость для тебя, Минерва! Летит к тебе Ворон, поймает в когти, крутить-вертеть станет.
— Жаль, я не настроена на беседу о птицах. Вот о собаках — иное дело.