Люди и чудовища. И прибудет погибель ко всем нам

Ива Кристина

— Можешь с мамой не волноваться. Это не от мальчиков. Это от короля. Он со своим сыном уже достал. Пусть сами разбираются. — Николас сделал из письма самолетик и запульнул его в камин. Там лежало уже штук десять таких самолетиков. Элеон нахмурилась, но потом пошутила:

— Скоро Старый Волшебник не пролезет в трубу, да?

— М-да… Придется сжечь всё, — улыбнулся Николас.

— С такой зимой, как здесь? — Элеон посмотрела в окно. Снежинки плавились еще в воздухе. — Ты хочешь, чтобы мы получили солнечный удар?

— Мечтаю об этом.

Николас весь день был на ногах. Гостей приглашали к пяти, значит, в три уже начнут прибывать первые. Дом нуждается в подготовке! Слуги

шарили туда-сюда. Николас командовал ими: «Да, это на первое блюдо, а это на десерт», «А почему вы еще не положили салфетки?», «А это что такое? Где, по-вашему, будут выступать артисты? Уберите!». К обеду Николас сделал большую часть работы и решил немного отдохнуть, попить чай с дочерью, но находился в таком взбудораженном состоянии, что не мог усидеть на месте. Сначала он в кресле с чашкой чая безумолку шутит, потом внезапно вскакивает, мечется по комнате, сам не замечает, что встал, а глаза горят от счастья. Николас казался совсем юным, белая блуза его очень молодила. И у Элеон в голове не укладывалось, как этот человек может быть ее отцом. Это глупо, да, но в ее представлении всем отцам должно быть лет по пятьдесят. Они носят бакенбарды и басом философствуют о жизни, а не порхают по дому, как бабочка, с завитой набок челкой.

А еще Николас заговорился и несколько раз задал дочери один и тот же вопрос: «Почему у тебя только одна серьга?» Почти год прошел с тех пор, как в том переулке ей разорвали мочку уха. Рана давно зажила, но что-то болезненное внутри осталось. Элеон придумала какую-то глупую отмазку. Николас уже через пять минут ее забыл и просил повторить снова и снова.

И вот после очередного вопроса отец вдруг замер и уставился куда-то. Элеон оглянулась. Мэри стояла на вершине лестницы, блистая золотым платьем. Мать была очень тонкой и будто хрупкой после болезни, но всё еще роскошной. Накрашенное лицо ее не стало, как у мужа, молодым, стоило супругу немного освежиться, но казалось каким-то незнакомым и надменно прекрасным.

Мгновение — и Николас уже взбежал к Мэри по лестнице и страстно поцеловал ее. У их дочери чуть челюсть не отвисла. Супруги посмотрели друг на друга абсолютно влюбленными глазами, и затем Николас помог жене спуститься.

— Ты же не думал, что я буду сидеть наверху, пока вы веселитесь! — лукаво сказала Мэри.

Было видно, что ей еще тяжеловато ходить, ее будто слегка тянуло вниз, но из-за Николаса она точно порхала. Влюбленные уселись за стол и начали щебетать, смеяться и играть глазами.

Пришли первые гости. Супруги еще больше взбудоражились. Они со всеми болтали, выдавали остроты и вообще были в центре всеобщего внимания, как две яркие звездочки. А гостей-то прибыло море! И все хотят послушать историю о таинственном возвращении Элеоноры Атталь. У девочки уже язык заплетался. Она не знала, куда деться от стыда. Мэри придумала для дочери целую легенду: где она была, где ее братья. Но порой окружающие своими вопросами задевали девочку за живое, хотя все, вроде, старались быть максимально поверхностными. «Какая чудесная погода на улице!», «У нас родился мальчик», «Была на выставке в эту пятницу», — вот о чем толковали в гостиной. И при этом чья-нибудь нерасторопная тетушка возьмет да и ляпнет: «А мальчики-то, Мэри, скоро будут?»

Кстати, о тетушках. Элеон познакомилась со своей родной тетей по материнской линии — с Софией Хантер. Женщина как раз недавно (несколько лет назад) вышла замуж, на руках она держала двухлетнего сына Августина. Хотя в целом черты лица, цвета глаз и волос у сестер совпадали, София совсем не походила на Мэри. Тетушка была полноватой, простоватой и с каким-то глупым выражением лица. София выглядела старше Мэри, хотя родилась на

несколько лет позже ее. Родственница вцепилась в Элеон сразу, как пришла, и долго не отпускала ее. У девочки уже мозг взрывался от нескончаемой болтовни. По-видимому, сестры не ладили. Мэри не хотела иметь ничего общего со своей первой семьей, отца не позвала вообще, только сестру. Да и к ней не испытывала особой любви, только призрение. В свою очередь София завидовала Мэри. Из слов тетки это чувствовалось. Вроде, и хвалит сестру, но с какой-то досадой. К тому же София будто подражала Мэри. Она пробовала рисовать, из лука стрелять и так далее. Даже ее муж чем-то напоминал Николаса, хотя на фоне Атталя выглядел жалкой пародией. Единственным, в чем, как казалось Софии, она преуспела, был ее малыш Августин. Уж как она его нахваливала! Это был хороший ребенок, симпатичный, здоровый, умненький. Но эти качества молодая мамаша воспевала до небес и при этом со злорадством глядела на Элеон. Все эти годы сестры почти не общались. И, думается, Мэри сделала исключение, лишь чтобы показать Софии, кто-таки лучшая мать.

Элеон казалось, что она здесь кому-то что-то должна доказать. Это чувство только усилилось, когда в гости пришла Эвелина, или Эвелин. Собственно говоря, кто она такая? Девочка, которую Аттали взяли к себе в дом, думая, что она, возможно, их дочь, а потом отдали на воспитание бездетной паре... Эвелина не то чтобы сильно походила на Элеонору: да, рыжие волнистые волосы, глаза голубые и немного круглое лицо, но за сестер их нельзя было бы принять. Девочек путали весь вечер. А еще эта Эвелин оказалась слишком… классной. Она отлично училась, играла на музыкальных инструментах, знала языки, историю, философию, танцевала бесподобно. В общем, это что-то из разряда «настолько идеальна, что аж бесит».

Часов в восемь Элеон вышла на улицу. Она хотела отдохнуть от всей этой суеты и побыть наедине со своими мыслями. Девочка села на скамейку в садике. Красиво здесь. И тихо. Слышны отголоски музыки, но не более. Дом кажется далеким. Он словно утопает в темноте. Элеон вдруг сжалась от холода и почувствовала, как ее кожу кольнуло.

Снег. Шел снег. Элеон встала со скамейки и с удивлением посмотрела вверх. Странно.

— Госпожа Черные Крылья! — По спине пробежались мурашки.

Элеон обернулась. На фоне черного неба весь белый стоял Юджин. Умершие кусты тянулись к нему оголенными ветвями. С неба падали холодные хлопья.

— Привет, — мягко проговорил мальчик.

Элеон тут же попыталась уйти из садика, Юджин догнал ее.

— Подожди. Нам надо говорить. Я тебя прощаю, — сказал он. — Ты можешь возвращаться.

— Что, извини? — Элеон выпала. — Ты меня прощаешь? Да кто кого…

— Да, — перебил он ее, — мне нелегко было простить тебя. За то, что бросила меня, вот так — без причины. Я думал, сойду с ума. Ведь я всё для тебя делал, я тебя нашел в этой деревушке и только хотел, чтобы ты меня любила. А ты… ты правда думала меня убить? За что? Ты мне скажи, за что? Чем я заслужил такое? Мало дарил подарки? Мало заботился о тебе? Объясни мне!

В голове у Элеон всё перемешалось. Она исподлобья глядела на ненавистного Юджина и не могла сказать ему, что чувствовала. А он ждал ответа и держал ее за руку.

— Ты меня… ударил, — выдавила она наконец, — и ты…

— И это заслуживает смерти? — Юджин отпустил ее. — Ты твердила, что жизнь каждого священна, и хотела убить меня за одну ошибку?

— Хватит! — закричала Элеон внезапно, а затем сказала тише: — Я к тебе не вернусь.

— Ведь я тебя смог простить. Потому что люблю. Я люблю тебя! Слышишь? И ты тоже... Или ты никогда не любила меня? Неужели ты смогла бы забыть такие чувства?