Люди неба. Как они стали монахами

Варенцова Юлия

– Это, наверное, было года за три до пострига. Мы с моими церковными друзьями выезжали на какие-то короткие или более длительные уик-энды, читали вместе Писание, размышляли. В какой-то из моментов я увидел, как замечательно братьям быть вместе. Даже какая-то такая мысль промелькнула – вот он, такой братский дух, который, наверное, и должен быть монастырским. Какой-то такой семьей, собранной вокруг Христа, единомышленников и служащих Ему и друг для друга во всей своей самоотдаче. И мне показалось тогда это очень здорово. Эта мысль промелькнула и где-то какой-то свой шлейф оставила.

Знаете, такое обаяние этого шлейфа в памяти остается. И как-то все больше и больше я об этом думал, но вот для меня, скорее, это как раз таки было размышление еще вот в каком ключе: если служить Богу, то как? И мне действительно очень хотелось все свое время посвятить этому служению. Все – это означает, что все эти 24 часа на 7. Если ты женат, если у тебя есть семья, то ты обязан уделять время своей семье, и это тоже такая форма служения – служения Богу. В какой-то момент я почувствовал призыв к тому, чтобы служить Богу по-другому, и вот тогда я почувствовал это какое-то внутреннее ощущение радости от мысли о монашестве. У людей же есть стереотипы, что в монахи уходят. В монашество приходят. Как я думаю, правильно это происходит тогда, когда в этом есть для человека радость, когда это не способ заглушить боль предыдущую, когда это есть способ раскрытия человеческой личности, этого образа Божия, который есть в каждом из нас. Монашество – один из важнейших таких способов этих путей раскрытия образа Божия в человеке. Но он тогда будет ценным и тогда будет толковым, когда в этой форме, которой и является само монашество, будет евангельское христианское содержание. Без этого все начинает просыпаться, проваливаться.

Несколько лет назад, когда ему исполнилось 38, завидный холостяк Роман определился окончательно и выбрал себе спутницу на всю жизнь – Церковь Христову.

– Все-таки вы были активным молодым человеком. Что труднее всего было оставить в мире, от чего отказаться?

– Мир сам по себе. Мир, понимаете, это не кофеечки с прогулками по улице. Это вообще твоя зависимость от всего, от того, что в совокупности называется миром. Это не только блага цивилизации, это вообще образ твоего мышления, это образ твоей жизни, когда ты принадлежишь этому временному, а не когда ты чувствуешь, что ты здесь всего лишь временный путник, а на самом деле ты гражданин Царства Небесного. Это будет процесс, знаете, как выдавливание раба из себя по капле, так и выдавливание мира из себя. Потому что природа человека – она благорасположена к тому, чтобы цепляться за материальные предметы мира сего, за сам этот мир. Она благорасположена к этому. Этот процесс будет продолжаться. Конечно, самое сложное в мегаполисе – найти время для тишины или обрести тишину. Без тишины внутренней и вообще любви к уединению монашества не бывает.

И мегаполис как раз таки эти границы – границы уединения – он всегда стирает. Люди, хотя и кажутся в этих размытых границах приобщены друг к другу, к сожалению, все равно остаются в одиночестве. Но вот, возвращаясь в эту внутреннюю келью, в это состояние тишины и покоя, ты возвращаешься к отношениям с Богом. Только в тишине можно

Бога услышать по-настоящему. Бог – Он не в громе молний и не в землетрясениях, вот в каком-то дыхании «гласа хлада тонка», как говорит об этом Писание, и для того, чтобы услышать Его, нужна тишина.

– Когда вы уже решили принять постриг, были какие-то препятствия? Что сказали ваши близкие, ваша мама?

– Я немножко авантюрно, наверное, в этом плане поступил, хотя препятствий не было никаких. Все действительно было абсолютно четко, и я видел за этим руку Божию, десницу Его. Я маму поставил в известность уже постфактум. Папа умер в 2002 году, а мама моя здравствует до сих пор, ей 82 года на сегодняшний момент, и дай Бог здоровья. Я приехал к ней и сказал: «Вот, ты знаешь, посмотри, у меня есть такой крест», – ну, не такой он был, проще. Она говорит: «А почему он такой большой?» Я говорю: «Потому, что он священнический». Она говорит: «А что это значит в данном случае?» То есть она не сразу смогла это вложить в свое сознание, что произошло. Ну, и потихонечку, плавно-плавно-плавно, мы с ней говорили.

– Она согласилась с таким выбором?

– Ну, какие-то дни слез – они все-таки были, были. Тут не надо лукавить. Но знаете, в таком идеальном монашестве, в патериках мы можем читать о том, как люди уходили от своих близких, родных и больше никогда с ними не общались, а я продолжаю это общение. Не знаю, это правильно, неправильно, но в данном случае уйти в монастырь и нанести непоправимый удар для близкого человека – я не вижу в этом ничего христианского. Другое дело, что ты действительно совершенно иначе живешь. Это самостоятельная жизнь, она абсолютно не подчинена правилам и принципам мира сего, в том числе семейным отношениям, и в том числе сыновне-материнским отношениям. Хотя, общаясь с мамой, я прошу ее как маму благословить, она меня просит благословить как священника. Сначала я ее благословляю как священник, а потом я прошу у мамы благословения.

– А сам постриг вы помните? Он стал действительно таким событием в вашей жизни, который ее разделил на «до» и «после»?

– Да. Я почувствовал, что произошел вот этот водораздел. Знаете, это было сопряжено, конечно же, с облачением в монашескую рясу, надеванием клобука. И вдруг в какой-то момент было ощущение, что ты как бы выныриваешь из какой-то воды на поверхность и к кому-то кто-то обращается неизвестным тебе до этого именем. Ну, то есть ты его слышал, но почему к тебе оно обращено? Это было очень удивительно. И когда митрополит, совершавший постриг, обращается к тебе «Геннадий»: «Постригает власы брат наш Геннадий», – и ты понимаешь, что он к тебе обращается, но кто этот Геннадий? Я его еще не знаю, наверное, предстоит еще с ним познакомиться. Хотя, мне кажется, одна из важнейших вещей, которые человек должен сделать в своей жизни – у человека должна произойти встреча с самим собой, увидеть себя подлинным, какой ты есть сейчас, на самом деле. Вот это был тоже такой момент истины. Это встреча с тем, кого именуют новым именем. Кто он? И у меня, конечно, было ощущение, что как будто действительно отсеклось все предыдущее.

Конец ознакомительного фрагмента.