Люди песков (сборник)
Шрифт:
Да, признаюсь, я не подумал в тот момент о Садап. Вот это и мучает меня сейчас больше всего. Но тогда я был как в чаду.
Письмо я опустил в ближайший почтовый ящик, а с коробкой поехал в город.
…Их, конечно, наказали. Касаевского шофера даже судили, как выяснилось, кстати, не в первый раз. Касаеву строго указали на беспринципность. Садап перевели в другой отдел. Впрочем, и я перешел в другую редакцию, подальше от нашего Мухаммедоразова.
Шкурка сура где-то затерялась; должно быть, невыделанная, она просто сгнила, пока фигурировала в качестве
Садап не простила меня. Мы стали ссориться с ней едва ли не каждый день, и в конце концов она переехала к своим родителям на другой конец Ашхабада. Когда мы встречаемся на совещаниях, то ведем себя вполне корректно: не только здороваемся, но и разговариваем — обмениваемся впечатлениями о том или ином выступлении, о прочитанных книгах.
Иногда мне кажется, что она вот-вот скажет: "Верблюжоночек! Как ты там? Без меня-то? Не пора ли помириться?"
Но иногда я вижу в ее глазах такую неприязнь, что поскорее отхожу в сторонку.
Перевод В.Комиссарова
Соседи
Я жил не особенно задумываясь, совершенно уверенный в том, что жизнь моя течет правильно. Я сам, без посторонней помощи, устроил свою жизнь и, кажется, достиг большего, чем мои аульные сверстники.
Правда, женился я после тридцати, и моему единственному сынишке всего шесть лет, а у моих ровесников сыновья — женихи и дочки на выданье. Ведь у нас, в ауле, как принято? Традиции соблюдаются строго. Если не женишься в восемнадцать лет, аульчане удивляются. Не появится ребенок до двадцати, начинают в тебе сомневаться. А если до двадцати пяти не станешь отцом троих детей, старшие неохотно с тобой здороваются. Жениться у нас — дело нехитрое, да хлопотное, а я хотел учиться. На меня давно уж махнули рукой, когда я встретился с Акджагуль и наконец обзавелся семьей.
К тому времени я вернулся из Москвы, окончив педагогический, два года учительствовал и всерьез подумывал о женитьбе. Акджагуль училась на последнем курсе библиотечного института и была по сравнению со мной совсем еще девочка. Такая серьезная, рассудительная девочка, не то чтобы красивая, она привлекала к себе мягкостью, умением слушать. Не могу утверждать, что она меня полюбила, но почему-то я был уверен, что она согласится выйти за меня замуж.
Почти с самого начала наша жизнь сложилась несколько странно: мы были каждый сам по себе. Акджагуль много работала, часто уходила на какие-то конференции. Это бы еще ничего, но она хотела, чтобы я ходил в магазин!
Я думал, что причина наших недоразумений — ее плохой характер и что со временем я переломлю его, воспитаю жену как мне нужно.
Но как я ошибался!
Ко мне явились нежданные гости — друзья детства. Акджагуль выглянула в коридор, поздоровалась и скрылась на кухне. Я пригласил земляков в столовую и в ожидании дастархана стал расспрашивать о здоровье стариков, о детях, о том, кто чем занимается, чем живет, — обычные разговоры. Расспрашивал, а сам прислушивался к тому,
Но вместо шипения масла — звон разбитой тарелки.
Снова тишина. Я начал нервничать.
Распахнулась дверь. Акджагуль в выходном костюме, строго причесанная, как всегда, возникла на пороге. Но вместо угощения в ее руках был портфель.
— Извините, пожалуйста, — виновато сказала она, — но я должна уйти. Я сегодня веду конференцию. Плов готов, чай вскипел. Пожалуйста, угощайтесь. Еще раз извините меня. Желаю вам хорошо отдохнуть.
Хлопнула дверь.
Меня будто ошпарили — опустил голову, боюсь на гостей взглянуть. Где это видано: гости — в дом, а хозяйка — из дому? Что земляки подумают? А что они будут рассказывать в ауле — страшно подумать! Опозорила меня! Женщинам нашего аула и в голову не могло прийти перечить своим мужьям или нарушить вековые традиции.
В голове кровь молотом бьет.
— Где кухня? — Я поднял голову, земляк стоит, улыбается. — Есть с дороги хочется.
Повел я их на кухню. Надо бы налить чаю, тарелки достать, помидоры помыть, а у меня руки не поднимаются. Сел у окна и сижу.
Земляки сами себя угощали.
Ели да Акджагуль нахваливали: мол, красивая, молодая, а как вкусно готовит и порядок везде.
Но мне их слова казались насмешкой.
Сколько сидели гости, не могу сказать. Я вздохнул с облегчением, когда они ушли.
Закрыв за ними дверь, долго стоял в передней, рассматривал картину, на которую давно уже не обращал внимания.
В Фирюзе началась наша жизнь с Акджагуль. В Фирюзе мы часами ходили по песчаным дорожкам и не могли наговориться. Как точно передал мой товарищ голубой воздух Фирюзы, ее тепло, ее красоту!.. Неужели я так ошибся?
В комнате стояло пианино. Акджагуль вечерами играла на нем. Гельдишка стал учиться музыке.
Из гостиной в кабинет, из кабинета в комнату жены и Гельдишки… я ходил и не мог успокоиться. Казалось бы, мелкие недоразумения сейчас виделись мне зловещими. Не случайность то, что произошло сегодня.
Вот она не выгладила мою любимую рубашку. "Это что значит?" — спросил я у Акджагуль, уверенный, что она поспешит исправить оплошность. Но она продолжала как ни в чем не бывало собираться на работу и ответила небрежно: "Утюг испортился". — "Нужно немедленно отнести его в мастерскую!" — возмутился я. А она в ответ: "Это тоже моя обязанность? — Пожала плечами, пошла к двери, бросила с порога: — Ты же видел, я весь день стирала! У меня до сих пор спину ломит!"
Так и пришлось мне идти в мятой, оказалось, что остальные рубашки тоже не поглажены.
Уроки я давал кое-как, на переменах старался ни с кем не заговаривать, мне казалось, что все — и ученики, и учителя — смотрят на мою рубашку и втайне посмеиваются.
Уже ни в чем не сомневаясь, я решительно пошел из квартиры. Около пивнушки всегда можно найти любителей заработать. Помощники нашлись сразу — в полчаса вещи Акджагуль оказались перед подъездом.
Тоскливо было у меня на душе, пусто.
Сквер с мокрой скамьей, кинотеатр с дурацким фильмом, в столовой воздух, синий от дыма.